Валентин Бадрак - Родом из ВДВ

Умар, или теперь уже Шамиль, поднял свой стакан, взглянув опять на Игоря. «Одержимый человек, – оценил его Игорь. – Отмороженный, говорили про таких на родине в Межириче. В том смысле, что непредсказуемый, готовый повести себя по-любому». Игорь, глядя прямо в глаза Шамилю, сделал ответный жест, как бы кивок наполненным стаканом, подумав, что люди, подобные ему, как правило, живут на грани возможного и невозможного. Такой же дружественный жест машинально сделали его офицеры, у которых вместо стаканов были наполнены чачей солдатские жестяные кружки. Потом пили еще и еще. И сытно, по-солдатски, ели. Из разных тарелок, не обращая внимания на сумбурную, полупоходную сервировку. К удивлению Игоря, почти не разговаривая друг с другом. Чеченцы казались высокомерными и надменными, в их обществе абхазцы и привыкшие к задушевной беседе во время застолья российские офицеры вели себя неестественно сдержанно. Игорю тоже было неуютно, несмотря на гостеприимность Мансура.

В заключение Дидусь сказал несколько фраз, очень хороший, но емкий тост – в армии не любят лишних слов и тем более философских аккордов. Все должно быть предельно просто и ясно.

Возвращаясь в расположение батальона Игорь задумался. Неужели пришла настоящая война? Как Афганистан… Ведь предупреждали же в училище: ребята, каждый из вас непременно познает войну… если захочет. И вот он притянул свою войну, или это она притянула его? Но это уже не столь важно. Главное: в его жизни это, кажется, случилось. Ну и пусть! Так даже лучше…

В ноябре абхазцы решились на наступление, которое, несмотря на тщательную проработку, тут же захлебнулось в пенистых волнах яростного сопротивления неожиданно хорошо подготовленных грузинских формирований. Теряя десятки людей, атакующие, словно направляемые Люцифером демоны, барахтались в совершенно некстати выпавшем снегу. Они механически и фатально рвались вперед, а затем, точно подавившись бисквитом из минных осколков и пуль, ошеломленные, откатывались назад, и многочисленные черные трупы в безумных позах оставались застывшими силуэтами в снегу на грузинской стороне. Грузины же как будто все предвидели и всякий раз оказывались наготове.

С каждым днем это заколдованное войной пространство все больше тонуло в потоках крови и покрывалось зловонной коркой скверны. Игорь Николаевич, усилием воли сдерживая нетерпение ввязаться в драку, со стороны наблюдал за борьбой противостоящих сторон. Он в самом деле не испытывал никаких чувств ни к одной из них, воспринимая происходящее исключительно сквозь призму военного приказа. Для него и те и другие были противниками, и он только и ждал приказа наказать или тех, или других, или всех вместе, неважно. Он не задумывался, как для России лучше, просто безоговорочно доверялся высшему командиру, который точно знал, как надо. От старшего лейтенанта Дидуся требовалось одно: точно исполнять все распоряжения, и он их исполнял. Но пока получил лишь приказ не мешать разборкам, особенно когда инициатива была в руках абхазцев. Табу предполагалось снять только в том случае, если грузины перейдут в наступление. Тогда следовало мгновенно вмешаться и заставить грузинскую сторону отказаться от попыток вернуть свою территорию. И поэтому десантники ожидали в полной боевой готовности, в каждой боевой машине десантной был загружен полный боекомплект, все бойцы имели по четыре набитых патронами магазина и по две гранаты. Но на этом и оканчивалась их война. За ними, правда, оставалась еще одна, весьма неприятная миссия. Забирать во время коротких перемирий трупы. Игорь мог и не ездить с группой посредников в зону боевых действий, посылая туда кого-нибудь из заместителей или даже одного из ротных. Но молодой комбат считал своей непреложной обязанностью продемонстрировать, что ему чужды замашки барина и он, подобно остальным офицерам батальона, всегда готов быть на передовой. С самого начала службы он сказал себе, что никогда не позволит себе уподобиться штампованным штабным молодцам, которые готовы на любые ухищрения, только бы избежать риска. Эти «дикорастущие», как их называли боевые, не боящиеся пороху офицеры, с готовностью укрывались в коридорах штаба, за что были презираемы десантными командирами. Игорь скорее бы умер на месте, чем позволил хоть раз излишне оберегать свою шкуру. И дело тут было вовсе не в громоздких возвышенных понятиях «Родина» или «Защитник Отечества», а в незыблемых офицерских принципах, прочных, как стены средневековых замков, в убеждении, что именно таким должен быть офицер. Если бы Игорь покопался в себе, то с удивлением обнаружил, что и принадлежность к ВДВ здесь почти ни при чем – будь он командиром танкового или артиллерийского батальона, все происходило бы точно так же.

Чаще всего во время сбора убитых, находясь на боевых машинах, десантники лишь угрюмо наблюдали за тем, как абхазцы, подобно большим навозным мухам, ползали по полю, долго разглядывали побелевшие маски-лица и затем стаскивали к большому грузовику скрюченные внезапным морозом, похожие на больших, сломанных кукол тела. Здесь витал запах смерти, совершенно особый, уникальный запах, легко забивающий аромат насыщенного кислородом воздуха. От этого едкого, приторного запаха цепенели все: и скорбные абхазцы, и воинственные миротворцы, как будто осознавая, что все тут происходит по прихоти точно не Бога…

Впрочем, не все так плохо складывалось у абхазцев. Все чаще и все откровеннее в штабе полка, куда старший лейтенант Дидусь ездил на совещания, с восхищением называли имя Шамиля Басаева. Того самого Умара, которому он передал часть оружия. Поначалу Шамиль возглавлял небольшой отряд, но уже очень скоро стал командиром крупной интернациональной диверсионной группы. Поползли слухи о его особой жестокости к противнику. Там, где действовали его головорезы, оставались отрезанные человеческие головы и расчлененные тела; грузины знали его бойцов по почерку, люто ненавидя и откровенно боясь. И сам Шамиль, и его сподвижники быстро обросли дурной славой склонных к зверствам людей. Но ни российские, ни абхазские командиры не вмешивались в его дела. Более того, его поощряли, ему потакали, о нем говорили с полуулыбкой, в которую запрессовывались одобрение, восхищение и признание. И вот уже осенью Шамиль стал командующим гагринским фронтом, а в январе нового, еще более кровавого 1993 года на совместном заседании президентского совета Абхазии и парламента Конфедерации народов Кавказа он был назначен командующим экспедиционным интернациональным корпусом в Абхазии, асфальтным катком давившим правительственные грузинские войска. И Игорь знал, почему так происходит. Устрашение противника действовало настолько эффектно, что изобретенное Шамилем психологическое оружие порой оказывалось сильнее гранатометов и минометов. Игорь знал и то, что его офицеры и солдаты-контрактники влились именно в военное формирование Шамиля, который для всех уже давно перестал быть Умаром и держать свое имя в тайне. Догадывался командир первого батальона, что его подразделение – не единственное в полку, откуда пришло пополнение к чеченскому командиру. Тому было множество подтверждений, и однажды Игорь оказался невольным свидетелем довольно неприятного разговора командира артилиерийского батальона майора Кержена с командира полка. Разговор этот, проходивший на повышенных тонах, касался погибшего офицера-артиллериста. Было точно известно, что офицера нет в живых, но тело погибшего не было найдено. Кому-то надо было ехать к родителям офицера в далекую деревню под Саратовом, чтобы объясниться… И после того случая Игорь уже почти был совершенно уверен, что очень скоро такая ситуация коснется и его самого. Потом, когда это случилось, он даже решил, что своими мыслями притянул к себе события.