Михель Гавен - Заговор адмирала

— Если я и разочарована, то только тем, как легко ты нашел язык с Кальтенбруннером и как настойчиво пытаешься при его поддержке занять место Шелленберга. Мне ничего не известно о том, какие шаги предпринимает Вальтер в отношении Венгрии. Он мне об этом не рассказывает, но я уверена — если он что-то и пытается сделать, то это на пользу не только венграм, но и немцам тоже. А ваше желание услужить фюреру, чтобы он был доволен и дал вам места и звания, которых вы жаждете, толкает Германию в пропасть. Даже я, находясь в стороне от политики, понимаю это. Ты и сам хорошо это понимаешь. Вместо того чтобы соединить свои усилия с усилиями Вальтера, ты всячески ставишь палки в колеса, устраивая противостояние внутри Управления. Вот, собственно, всё, чем я разочарована, но меня это не касается. Это ваши дела. А теперь мне надо вернуться в клинику.

Женщина взялась за ручку дверцы, чтобы выйти.

— И Шелленберг не предлагал тебе стать королевой Венгрии? — спросил Отто негромко. — Заменить твоего прадеда, чтобы венгры обрели мир и спокойствие?

Эти вопросы были чем-то похожи на выстрелы в спину. Маренн повернулась, но ни один мускул не дрогнул на её благородном, красивом лице.

— Если мне не изменяет память, адмирал Хорти исполняет обязанности регента трона, — произнесла она невозмутимо. — И если на этот трон кто-то и имеет права, то это эрцгерцог Отто, сын последнего императора Карла Первого и императрицы Зиты Пармской. А я давно отказалась не только от прав на трон, любой трон, но и от всяческих отношений со своей бывшей венценосной семьей. Я вышла из семьи Габсбургов, и по этому поводу, как тебе известно, даже сменила имя и фамилию в Америке, чтобы никто не догадался, что я та самая Мария-Элизабет фон Кобург-Заальфельд де Монморанси, правнучка императора Франца Иосифа. Я не вспоминала об этом до 1938 года, пока ты сам не напомнил мне, представив на меня документы рейхсфюреру. Если мне это помогло освободиться из лагеря и спасти своих детей, то спасибо родству с Габсбургами. Но больше ничего хорошего мне это родство не принесло, а уж корона Венгрии, — Маренн насмешливо покачала головой. — Моя бабушка Стефания перевернется в гробу, если вдруг до неё дойдет весть, что Рудольфово отродье все ещё живо-здорово и даже уселось править в Будапеште. Она же ненавидела своего мужа, ненавидела собственного ребенка, несчастную дочку, и тиранила её, так что выйти замуж во Францию, подальше от матушки, было для моей матери спасением от нескончаемого гнёта. Стефания ни одного дня не была Рудольфу другом, единомышленницей. Она приняла участие в заговоре премьер-министра Таффе, который всячески пытался устранить кронпринца от политической деятельности, поссорить его с отцом. Она мстила Рудольфу за то, что оказалась неспособной разделить с ним его жизнь и произвести на свет наследника. Ну а кроме неё было и много других Габсбургов, которые никогда не испытывали особо теплых чувств ни к моей матери, ни ко мне. Так что даже решись я занять какой-то трон, династия меня не признает.

— А при чем здесь династия? — Скорцени неотрывно смотрел на неё. — Династию никто не спрашивает. Главное, чтобы признали англичане и американцы, ну и чтобы Советы худо-бедно на все это согласились, выторговав условия для своих коммунистических протеже. А всех их скорее устроит внучка Рудольфа, правнучка Зизи, которых в Венгрии боготворили и любят до сих пор, а значит — примут на трон их ближайшую родственницу. Примирительная, объединительная фигура — вот кого ищет Хорти. Фигура, которая устроит всех: венгров, англичан, американцев, Советы. Всех, кроме рейха. В твоем лице адмирал вполне может обрести такую персону, так что Кальтенбруннер недалек от истины. И ни к чему другие Габсбурги. Как бы они ни злились, сейчас не они решают, кому всходить на трон, а коалиция держав, противостоящих рейху. И Хорти не откажешь в дальновидности. Он вполне ясно соображает, что к чему.

— Мне ничего не известно о планах адмирала Хорти насчет будущего его страны, — отрезала Маренн. — Я занимаюсь медициной и больше ничем. Моя работа — резать и зашивать. Я не один раз говорила тебе, чем я сейчас занимаюсь. Я хирург, а не политик. Однако полчаса истекло, — она взглянула на часы. — И Алекс ждет меня в операционной. Так что будь добр — отвези меня назад, потому что пешком дойти я уже не успею, — она откинулась на спинку сиденья. — Там тяжелораненый офицер под наркозом.

— Хорошо, я отвезу. — Отто завёл машину и продолжал говорить, не глядя на пассажирку: — Но я предупредил тебя, Мари. Если ты влезешь в схватку с позволения Шелленберга и из желания помочь в, как тебе представляется, благих начинаниях, то при определенных обстоятельствах окажешься в безвыходной ситуации. Тебя просто пристрелят или повесят на рояльной струне, как это случается у Мюллера, а заодно — твою дочь Джилл как пособницу. И никакие медицинские способности тебя не спасут. Сейчас уже не до раненых солдат. Ими мало кто озабочен в верхах, потому что сейчас не начало войны, а уже почти финал, финал трагический. Сейчас нужны не те, кто войдет в строй через год, а те, кто может сражаться прямо сейчас. Через год уже может и не понадобиться. Так что твое положение не так устойчиво, как было раньше. А сделать операцию, наложить повязку, с этим справится и Грабнер…

— Я попрошу не зарываться, — Маренн оборвала собеседника так резко, что он от неожиданности чуть не задел фарой край ограды клиники. — Алекс Грабнер — не какой-то мальчик на побегушках, а высококлассный специалист, и не тебе судить о его способностях. Он действительно вполне может заменить меня. Теперь уже может. Но я и так никогда не бравировала своей незаменимостью и всегда делилась опытом. Я рада, что сумела передать Грабнеру мои знания. Что же касается раненых, то мне ты не сказал ничего нового. Останови, — они подъехали к входу в клинику. — Я это вижу по сокращению финансирования на закупку новейших препаратов и по тому, как армия урезает страховые выплаты. Всё больше операций солдатам и офицерам вермахта почему-то приходится делать за счет СС. Благо рейхсфюрер не снижает, а увеличивает наши дотации, понимая, что потери в дивизиях СС возрастают. Меня ничто это не удивляет, и ничто из того, чем ты только что меня пытался испугать, мне не страшно. Я выполняла и буду выполнять свой долг. Буду так, как сочту нужным. И на этом наш разговор окончен. У меня нет времени, извини.

Женщина вышла из автомобиля и быстро поднялась по ступеням парадного крыльца. Ветер шевелил её пышные каштановые волосы, выбившиеся из узла на затылке.

Закурив, Отто смотрел ей в след, пока она не скрылась в дверях. Собственно, ничего иного от их разговора он и не ожидал. Конечно, она не станет рассказывать ему, что там замышляют Шелленберг и Гиммлер, даже если ей что-то известно. Маренн обладает редким для женщины качеством — умеет держать язык за зубами, — и полагаться на её откровенность было бы наивным.