Иван Падерин - Когда цветут камни

«Вот как оно бывает», — прижавшись ко дну окопа, вдруг тоскливо подумал он.

— Привыкай, парень, привыкай землю целовать, еще не то увидишь, — заговорил Рогов, когда чуть приутихло. — Солдату, брат, достается со всех концов: и от мороза, и от обстрелов…

Ночью в траншеях стало тесно. Длинные, словно пики, бронебойные ружья, винтовки, карабины легли, как поваленный тын, на брустверы, поблескивая сталью стволов. Расчеты орудий прямой наводки, стрелки, пулеметчики, автоматчики и офицеры, прижимая друг друга к стенкам траншей, стеснились, не замечая этой тесноты.

Но не только здесь, в передних траншеях, стало тесно. Весь Вислинский плацдарм до отказа заполнился военной техникой. И откуда все это взялось! Танки и самоходки, выкрашенные в белый цвет, замерли, как массивные льдины в заторе.

Еще час, полчаса, — и вся эта лавина ринется туда, на позиции врага… Весь плацдарм с людьми и техникой можно было сравнить с поднятым над головою врага молотом. И что бы ни случилось — удар и прорыв линии фронта должен был состояться.

Не давая себе отчета, как это произойдет, Леня, прижатый со своей снайперкой к стенке хода сообщения, чувствовал себя легким поплавком на самом гребне огромной плотины, которая вот-вот рухнет, и он окажется в могучем водовороте — неизвестно, выбросит ли его на берег или понесет невесть куда… Рядом с ним стояли старший снайпер полка сталинградец Виктор Медведев и пулеметчики Рогов и Файзуллин.

— Во время атаки снайпер должен следить за флангами и, если обнаружится новая точка, поражать ее меткими выстрелами. Бить надо в смотровую щель или в амбразуру, — давал последние наставления Медведев.

— А если промахнешься, набери махорки в горсть и кричи: перестань фриц, а то махоркой ослеплю, — съязвил Рогов. — Знаешь, был у меня такой некурящий друг…

— Хватит тебе, помолчи, — одернул его Медведев.

Вдоль траншеи, перешагивая через гвардейцев, присевших покурить, прошли плечистые, в накидках командиры, вероятно, из штаба корпуса. Прошли молча, чуть пригнувшись.

Рогов не вытерпел и бросил им вслед:

— В больших играют, молчком вроде нашего маршала ходят. Прошли и будто никого не заметили.

— Ты говоришь так, будто с маршалом Жуковым из одного котелка чай пил, — заметил Медведев.

— Не из одного котелка, но рядом с ним бывать приходилось.

Сейчас было не до рассуждений, но Леня все же не удержался, спросил:

— Какой он из себя?

— Какой?.. — Рогов чуть помолчал, как бы испытывая терпение своих товарищей. — А такой. Плечи — во, — развел руками, — и натура такая же широченная. Я стоял недалеко и насмотрелся на него вдоволь. Молчаливый, как камень. Однажды дивизия наша брала высоту. Три дня бились — и ни на шаг вперед. И вот прибывает маршал чуть свет на КП командира дивизии.

В накидке. Грозный такой, никому ни слова. Посмотрел вокруг и давай отмечать карандашом на карте. Покажет командиру дивизии карандашом в ту сторону — и опять к карте. Я лежал на бруствере. Притаился, как уж, и смотрю на него вот так, сбоку. Карандаш у него был красный, граненый, в палец толщиной. Показывал, показывал он таким манером, и вдруг вижу, на рукаве клочок ваты торчит, а потом с карандаша на карту большая красная клякса сползла. И хоть бы бровью маршал повел. Нет, переложил карандаш в другую руку и опять за свое… На другое утро мы взяли эту проклятую высоту и только тогда узнали: за нашим маршалом немецкий снайпер охотился. Вот он какой, понятно?.. Даже Файзула, мой второй номер, хочет стать таким же каменным. Однажды ему, Файзуллину, пуля ногу чуть выше колена царапнула, а он говорит — не чувствую, портянка в сапоге сухая, значит кровь еще не просочилась…

— Опять неправду говоришь, — возмутился Файзуллин. — Кровь совсем не было.

Над головой, шелестя и покрякивая, словно утка на перелете, пронесся трассирующий снаряд, как бы в последний раз указывая направление атаки. Да, там, где оборвалась искрящаяся трасса, — противник.

Справа послышался голос:

— Товарищи солдаты, сержанты, офицеры! Наступление фашистских дивизий против англо-американских войск в Бельгии и Люксембурге поставило первую американскую армию на край гибели, а в районе Антверпена гитлеровцы отрезают девятую американскую армию от второй британской, окружают первую канадскую. Таким образом, четыре армии союзников оказались в крайне тяжелом положении. Верные союзническому долгу, советские войска по приказу Верховного Главнокомандования переходят в решительное…

И в этот момент водопадный шум «катюш» возвестил о начале артиллерийской атаки. Загремела ствольная артиллерия. Вскоре залпы слились в один протяжный оглушительный гром. Светлеющий купол утреннего неба загудел, точно гигантский колокол. Леня схватил Медведева за руку. Боясь оторваться от товарищей, он с изумлением наблюдал, как по взгорью пробежала цепочка взрывов, словно кто-то изнутри протыкал корку земли и выбрасывал на поверхность связки желто-красных клиньев. Через несколько секунд эти клинья слились в сплошную полосу, и теперь уже казалось, что там бушует огненная река. Горизонт побагровел. Брызги кипящей массы вихрились все гуще и гуще. Огненный вал покатился вдаль, затем будто вернулся назад. Куда ложатся снаряды — трудно было понять. Спросить бы у бывалых товарищей, что теперь надо делать, но разве перекричишь такой грохот?..

Прошло десять минут. Двадцать, двадцать пять… И тут Леня заметил, что все смотрят направо, в сторону батальона Максима Корюкова. Там уже началось движение.

«Разве так можно? Ведь впереди еще рвутся снаряды!» Леня взволновался, думая о Максиме. Смутно и разорванно пронеслось воспоминание о вчерашнем дне. Он был у Максима в гостях, рассказывал, как живет Громатуха. Максим задумчиво смотрел Лене в глаза, слушая о новых шахтах, о рабочих, расспрашивал о методах проходки штолен. В блиндаже сидели ординарец Миша, голубоглазая девушка в погонах старшины медицинской службы и высокий чубатый лейтенант Движенко — комсорг полка, с которым Леня познакомился в штабе, когда становился на комсомольский учет. Все напряженно слушали рассказ о Громатухе, интерес их был так неподделен, словно на этом далеком прииске жили их родители или близкие. Лене хотелось поподробнее рассказать Максиму про Фрола Максимовича, про Татьяну Васильевну, про Варю, от души пожалеть Василия, пропавшего без вести, но Максим почему-то упрямо все переводил разговор на другое. Не хотел, видимо, перед наступлением тревожить свое сердце разговорами о пропавшем брате, да еще в присутствии своих подчиненных. Весь он был в отца — молчаливый, замкнутый. Такие не любят показывать свое горе.

Вскоре Максима вызвали в штаб полка, и Лене не довелось больше поговорить с ним. А сейчас, повернув голову, он увидел на озаренном вспышками косогоре Максима, бегущего вперед. Широко раскинув огромные руки, Максим поднимал батальон раньше установленного срока. Поднял и повел роты под огонь своей артиллерии.