Евгений Жидилов - Мы отстаивали Севастополь

Минометный и артиллерийский огонь затихает. Я отправляю офицеров в третий, четвертый и в шестнадцатый (приданный бригаде) батальоны, чтобы уточнить передний [86] край, организовать стрелково-пулеметный огонь и не допустить дальнейшего продвижения противника.

Наступают сумерки. Задвигались в тылу повозки, кухни, автомашины.

Начальник штаба майор Полонский разработал план действий на ночь: ротам вырыть окопы в полпрофиля и замаскировать их. Толщину перекрытия командных пунктов усилить на один метр. Артиллерийским и минометным дивизионам усовершенствовать позиции. Организовать разведку на Черкез-Кермен. В тылу, в казармах зенитного училища, капитану Просяку получить пополнение, сформировать батальон и к 7 часам утра привести его на Мекензиевы горы. Подготовить наступление на Черкез-Кермен.

План этот я утвердил. К вечеру на КП прибыл мой помощник по МТО Будяков. Он рассказал, как в тылу все беспокоятся о положении на фронте и просятся на передовую. Вот с ним сейчас приехал начальник финансовой части капитан Плотницкий и просится в разведку.

— Вот и хорошо, — одобрил я. — Товарищ начальник штаба, назначьте Плотницкого в разведку на Черкез-Кермен. Он до войны часто ездил туда на мотоцикле, хорошо знаком с местностью, пусть добудет нам сведения о противнике.

— А не забоишься, Саша? — спросил начфина Кольницкий.

— Если бы боялся, я не приехал бы сюда, а сидел на Корабельной стороне. Впрочем, вы знаете, Альфонс Янович, в тылу сидеть не лучше. Над городом все время висят самолеты, бросают бомбы, и люди прячутся как мыши в норы. Кажется, что вот-вот немец ворвется. Здесь же все видишь и знаешь.

Оставив за себя на КП полковника Кольницкого, я с Будяковым отправляюсь в санчасть навестить раненых.

Проехать от позиций к шоссейной Симферопольской дороге не так-то просто. Воронки от мин и снарядов залиты жидкой коричневой грязью. Кругом валяются острые осколки — серьезная угроза для автопокрышек. Водитель то и дело рывком останавливает машину, включает задний ход и медленно объезжает опасные места.

К позиции навстречу нам идут отдельные красноармейцы и краснофлотцы в накинутых плащ-палатках. Они [87] появляются внезапно из-за поворотов и при встрече с машиной сходят с дороги, прижимаясь к кустам.

— Вот так перед нами может внезапно появиться и немец. Кто же его в лесу остановит, — с опаской говорит шофер.

— Все может быть. Поэтому нужно всегда быть наготове. А у вас есть оружие? — спрашиваю водителя.

— А как же, конечно есть: лопатка саперная, ломик, насос и разный другой инструмент. Другого оружия нам не дают, говорят, его и на фронте мало. Кроме того, мы ведь начальство возим, а у начальства в каждом кармане по револьверу.

— Да и у начальства не очень-то много, тоже все на фронт отдаем.

Но вот машина вышла на шоссе и бесшумно покатила вниз. Мекензиевы горы остаются позади. Слева показался огонь восточного Инкерманского маяка. Он светит величаво, возвышаясь над полем битвы. Ай-Тодорский маяк не горит: уже вторые сутки он в руках немцев. По дороге движутся с погашенными фарами автомашины, груженные доверху ящиками с боеприпасами. Внизу, у подножия Мекензиевых гор, на топливном складе, тоже виднеются автомобили, пришедшие за бензином.

Как все это близко от переднего края! Всего лишь восемь километров до противника. Отступать нам совершенно некуда. Надо держаться изо всех сил и по возможности расширять оборону.

Наконец мы подъезжаем к подножию Инкерманских высот.

У самой оконечности Северной бухты, на северном обрывистом склоне, монахи когда-то выдолбили в твердом известняке кельи. Они были сооружены без всякого архитектурного плана и представляли собой пещеры размером от 8 до 20 квадратных метров с низкими куполообразными потолками и с узкими щелями вместо окон. Прежние обитатели в холодное время года отапливали эти помещения первобытным способом — кострами или открытыми камельками, поэтому стены и потолки келий покрылись толстым слоем копоти.

Вот в этом пещерном монастыре Анна Яковлевна Полисская и развернула свой бригадный медпункт. Он был хорош тем, что никакая бомба не могла пробить многометровую толщу скалы. [88]

— Как же забираться туда, в эти ласточкины гнезда? — задрав вверх голову, с недоумением спрашиваю я.

— А вот по этому трапу, — указывает Будяков.

Наверх ведет узкая крутая лестница, высеченная в скале.

— Позвольте, а как же вы заносите туда раненых?

— Тяжелораненых поднимаем на блоках при помощи ручной лебедки, — пояснил Будяков. — Краснофлотцы сами соорудили это приспособление. Механизмы и тросы они сняли с одного из подбитых транспортов.

Забравшись наверх, мы увидели целую анфиладу комнат, освещенных тусклым огнем керосиновых ламп. Санитары на каменный пол постелили солому, покрыли ее сверху чисто вымытым брезентом, а стены и потолки побелили известью.

Анна Яковлевна знакомит меня со своим хозяйством, с организацией работы на медпункте, начиная от приема раненых до их эвакуации или возвращения в строй.

— Да у вас тут не только медпункт, но и хороший наблюдательный пост!

Мы стоим у одного из импровизированных окон. Отсюда видно, как взлетают ракеты за нашим передним краем.

В перевязочной светло: горят маленькие электрические лампочки. Источником тока служат автомобильные аккумуляторы. Кето Хомерики и Ася Гасанова в белых халатах и колпаках, с марлевыми повязками на лице сосредоточенно работают у операционного стола.

Укутанный простынями боец сдержанно стонет.

— Потерпи, голубчик, сейчас все закончим, — успокаивает его Кето. — Ты такой молодец, что до свадьбы все заживет.

— Ой, не до свадьбы мне, сестрица. А если выживу, так сначала Гитлера похороню, а потом свадьбу сыграем.

У юноши рваная рана правого предплечья, и, кроме того, он жалуется на сильную боль в позвоночнике.

— Как тебя зовут, герой? — спрашиваю я.

— Ковшарь Василий, из шестнадцатого батальона...

— Крепись, Василий, придет время — и до Гитлера доберемся. [89]

Ковшарь, повернув голову, посмотрел на меня с еле заметной улыбкой на лице, узнал.

— Товарищ полковник, а я сегодня живого немца видел. Бреду раненный на перевязочный, гляжу: сидит на земле сукин сын. Снимаю винтовку с левого плеча (правое-то перебито). А немец обеими руками протягивает мне автомат: возьми, дескать, и что-то лопочет по-своему. Тогда заметил я, что он тоже ранен, ноги у него в крови. И, знаете, жалость взяла. Может, простой рабочий или крестьянин. Одурманили фашисты его и погнали с автоматом против нас. — Ковшарь помолчал немного. — Одна беда, что прозревают эти немцы, только когда по шее покрепче им дашь. Вот и приходится нам бить их смертным боем для их же пользы: авось очухаются и людьми станут. Встретил я наших санитаров, попросил их: подберите немца. Сейчас здесь он лежит, наши врачи лечат его. Человек ведь все-таки...