Евгений Жидилов - Мы отстаивали Севастополь

Вскоре фашисты повторили налет. На этот раз бомба попала в каптаж, где располагалась строевая часть штаба бригады. Всех находившихся там людей вместе с начальником строевой части капитаном Шелестом засыпало обрушившимся сводом, и спасти никого не удалось.

После двух бомбежек двухэтажное здание и другие пристройки нашего тылового командного пункта совершенно опустели. Люди ушли в землянки. Походные кухни, стоянки автомашин и склады отодвинулись в глубину Хомутовой балки, ближе к Севастополю. Здесь оборудовали [177] и медицинский пункт. Из Инкерманских пещер нашей санчасти пришлось уйти, так как теперь они оказались очень близко к переднему краю.

Анна Яковлевна Полисская и ее немногочисленные подчиненные оборудовали теперь медицинский пункт у истоков Хомутовой балки. В крутом берегу в мягком грунте они вырыли дыру диаметром в один метр, потом пещера расширялась. Выбрав грунт под плитой скалы, медики создали помещение площадью около двадцати квадратных метров. Ходить в нем можно было только согнувшись, чтобы не удариться головой о каменные выступы. На удобства рассчитывать не приходилось, да и не думали тогда мы о них. Заботились лишь о том, чтобы уберечь раненых от снарядов и бомб.

30 мая вечером начальник политотдела Ищенко пригласил меня в баню. Она, как и медицинский пункт, располагалась в Хомутовой балке. Баня чудом уцелела во время последних бомбежек и пока работала на полную мощность. Сотни наших бойцов каждый день приходили туда, смывали с себя окопную грязь и получали чистое белье, которое беспрерывно доставлялось из города. При бане существовала и парикмахерская.

Кто из нас тогда предполагал, что мы моемся и меняем белье на севастопольской земле последний раз, что не только сходить в баню, но и умываться вскоре будет некогда и нечем.

— После баньки неплохо было бы холодного кваску испить, — мечтал вслух Ищенко, — а еще лучше бы пива...

— Перестань дразнить. Сейчас стакан чаю и то не достать.

— Не отчаивайся. Пока у нас есть Будяков и Анна Яковлевна, у нас все будет. Пойдем в санчасть.

Но залезать в темную сырую нору не хотелось. Мы опустились на траву, еще не поблекшую от солнца и порохового дыма. Над головой, в ослепительно ярком небе, гудели самолеты. Где-то совсем поблизости слышались стрельба, взрывы. Но мы уже привыкли к этому шуму. Я лежал, закинув руки за голову. Ищенко сидел рядом и читал только что полученное письмо из Сухуми.

— Там идут сплошные дожди, а здесь жара и пыль, — ворчал Александр Митрофанович, сердито поглядывая на палящее солнце. [178]

— Здравствуйте, Евгений Иванович! — услышали мы вдруг знакомый голос.

Я приподнялся. У входа в пещеру стоит Кето Хомерики. Она улыбается своей ослепительной улыбкой. В одной руке у нее чайник, в другой — две эмалированные кружки.

Милая Кето! Ее задушевный взгляд, бодрый и спокойный голос всегда действовали на нас, как материнская ласка.

Когда я видел лицо этой грузинской девушки, почему-то всегда вспоминал «Кавказского пленника» Лермонтова. Вот и сейчас она стоит передо мной как та «черкешенка младая», только не с кувшином на плече, а с чайником, и, вместо белого платка, длинных панталон и туфель с загнутыми носками, одета она в солдатскую форму.

— Что вы так пристально смотрите на меня, Евгений Иванович? — смутилась Кето.

— Просто потому, что в вашем лице я вижу все то, чего нет здесь на фронте, — отвечаю я. — Завидую я Алеше Полякову.

Щеки девушки вспыхивают румянцем. Со старшим лейтенантом Алексеем Сергеевичем Поляковым, начальником штаба второго батальона, они хорошие друзья, но видеться им удается редко. Чтобы больше не смущать девушку, перевожу разговор на другую тему:

— Чем вы нас угостите, Кето?

— Надеюсь, вам понравится. — Она наливает нам в кружки красноватую жидкость, напоминающую по вкусу глинтвейн.

— Много еще у вас такого напитка, Кето? — спросил Ищенко.

— Вчера Павел Михайлович прислал бутыль. Сказал, что последняя.

— Не верьте ему, — махнул рукой Ищенко. — У него не одна бочка зарыта. Это такой жмот...

— Правильно он делает, — включается в разговор только что вышедшая из землянки Анна Яковлевна. — Виноградное вино для раненых заменяет многие лекарства и отсутствующие в пище витамины.

— За ваше здоровье, Анна Яковлевна, и нашего скупца Будякова! — Ищенко поднял кружку. [179]

Мы выпиваем разбавленное водой вино и отправляемся на передний край.

По дороге решили заглянуть на командный пункт нашего сектора, расположенный на северо-западном скате Сапун-горы, но на его месте видим лишь развороченную груду земли, в которой роются саперы. Они рассказывают нам, что час назад в командный пункт попала авиабомба. Несколько человек, находившиеся внутри блиндажа, похоронены заживо.

— Смотри, комиссар, — говорю я Ищенко, — немцы взялись за нас всерьез: наносят удары то по одному, то по другому командному пункту. Эдак они и до нас с тобой доберутся. Едем-ка скорее к себе.

Шофер Лукьянцев гонит наш черно-зеленый, разрисованный под крокодила «ЗИС» по проселку. Начинается дождь. Если не успеем вовремя проскочить этот проклятый участок дороги — завязнем в грязи. Говорю Ищенко:

— Вот ты поплакал, что сухо, — и дождь пошел. Попробуй-ка выплакать какой-нибудь мор на фашистов.

Ищенко и Лукьянцев смеются.

— Нет, — говорит Александр Митрофанович. — Давай-ка покрепче лупить их. Это вернее будет.

Когда мы прибыли на Федюхины высоты, начальник штаба Кольницкий прежде всего сообщил:

— Подчашинского забирают от нас.

— Как забирают? Куда?

— Говорят, начальником штаба в бригаду Горпищенко.

— Высмотрел уже?! — восклицает Ищенко. — Ну и хитрец этот Горпищенко. Дай ему волю, он всю нашу бригаду к себе перетащит.

Жалко отпускать хорошего командира батальона. Но задерживать его не можем. Мы отдаем себе отчет: замечательный начальник штаба бригады получится из Подчашинского. Пусть разворачивает свои способности. А то что у Горпищенко будет хороший начальник штаба, — это и нам на пользу. Чем лучше будет воевать наш сосед, тем нам легче. Но кого же теперь назначить командиром пятого батальона? Решаем определить на эту должность капитана Алексея Васильевича Филиппова, командира роты. Он проявил себя как инициативный и храбрый офицер. Мы не сомневаемся, что батальон передаем в надежные руки. [180]

Враг наращивает удары. Вначале он бомбит и обстреливает главным образом наши тылы, город. А начиная со 2 июня бомбы и снаряды посыпались на позиции войск. 3 июня вражеские самолеты сбросили на передний край нашей бригады не менее тысячи бомб. На следующий день налет повторяется. Матросы сидят в укрытиях, держа наготове оружие. Вместе с авиабомбами фашисты сбрасывают с самолетов стальные крестовины, сваренные из кусков рельса с просверленными дырами. Падают такие ежи с оглушительным воем. Враг рассчитывает воздействовать на психику обороняющихся. Пустое дело! Матросы наши пережидают бомбежку, потом, когда самолеты уходят, поднимаются, стряхивают с себя землю, поправляют отдельные разрушения. Конечно, мы несем потери, но они невелики. Наша артиллерия и немногочисленная авиация отвечают меткими сосредоточенными ударами. Отличаются в эти дни наши снайперы. У каждого из них прибавилось на счету по нескольку уничтоженных фашистов.