Владимир Коваленко - Крылья Севастополя

Конечной целью операции является создание заградительного барьера против Азиатской России по общей линии Волга - Архангельск. Таким образом, в случае необходимости последний индустриальный район, оставшийся у русских на Урале, можно будет парализовать с помощью авиации».

Поход на Советский Союз Гитлер считал всего-навсего кратковременной кампанией. Все, казалось, было взвешено и учтено фашистским командованием. 190 дивизий, вооруженных, что называется, до зубов, тысячи танков, армады самолетов хлынули на нашу страну в расчете на скорую и легкую победу. [33]

Но эти расчеты опрокинули советский народ, его Красная Армия. На пути гитлеровцев непоколебимо стал Ленинград. Неприступной твердыней стояла Москва. Зимой сорок первого у стен нашей столицы враг получил удар, который начисто развеял миф о непобедимости его армии и от которого он так и не смог уже оправиться.

Насмерть стоял и гордый, легендарный Севастополь. За короткий срок его защитники отразили два бешеных штурма. В ноябре враг попытался захватить город с ходу, навалом, бросив на небольшой, в общем-то, участок все свои войска, ворвавшиеся в Крым. Севастополь выстоял.

В декабре фашисты предприняли новый яростный штурм. На главном направлении удара на каждом километре их фронта действовало до 50 орудий и множество минометов, самолеты в первый день наступления сбросили до 1500 бомб. От непрерывного гула содрогалась земля. Бешеный натиск продолжался много дней подряд. Но и этот декабрьский штурм тоже был отбит…

Что принесет с собой весна - первая военная весна?

Начало марта нас радовало. Хоть погода была и не очень устойчивая, но штормового ветра не было, и мы каждую ночь летали на бомбоудар по аэродромам и передовой линии врага. У всех было приподнятое настроение. Объяснялось оно не только успешными полетами. Это была пора наших добрых надежд: в марте ни на один день не прекращался натиск наших войск - и на Севастопольском направлении, и на Ак-Монайском перешейке. Враг оказывал яростное сопротивление, переходил в контратаки, но мы были уверены: как только чуть-чуть подсохнет земля, кончится распутица, наши войска с двух сторон начнут решительное наступление. Крым будет освобожден - иного исхода мы не представляли.

Летал я теперь не с Астаховым, а с «батей» - заместителем комэска капитаном К. М. Яковлевым. Константин Михайлович понравился мне сразу. Он был на добрых полтора десятка лет старше нас, молодых «летунов», и казался нам пожилым человеком, хотя было ему в ту пору всего 37. Молодость жестока, и кое-кто за глаза его именовал «дедом». Но «дед» оказался очень компанейским человеком: простым, каким-то даже домашним. Будучи и по возрасту, и по званию старшим в эскадрильи, он не только не подчеркивал этого, но как будто даже стеснялся своего старшинства.

Откровенно говоря, и меня сначала смущал его возраст. Я привык летать со своим сверстником Колей Астаховым [34] - до необузданности смелым летчиком, преисполненным молодого азарта. А как поведет себя Яковлев?

После первых же вылетов я убедился, что мои опасения совершенно напрасны. Это был летчик не просто опытный, а талантливый. Водил машину мастерски в любых условиях: ночью, в облаках, даже в ненастную ночную темень, когда воздушными потоками машину трепало, как бумажный кораблик, и по прыгающим стрелкам приборов трудно было определить, где небо, а где земля, и где проходит та черта горизонта, по которой в обычных условиях легко ориентируется пилот. Требовались и крепкая рука, и твердая воля, чтобы не растеряться, чтобы, как говорят летчики, чувствовать машину.

Константин Михайлович чувствовал ее очень тонко. Когда мы попадали в подобную перетряску, он обычно очень спокойно, словно между прочим, говорил:

- Следи за курсом, сынок.

- Есть, следить за курсом, дядя Костя, - в тон ему отвечал я.

Он полностью доверялся штурману - в навигационной прокладке, в поиске цели, в бомбометании, никогда не стремился подчеркнуть свое старшинство, больше того, ему, казалось, нравилось, что и я, и стрелок-радист Котелевский в полете называли его неуставным «дядя Костя». Капитаном Яковлевым он был лишь до той минуты, когда садился на пилотское сидение, защелкивал замки парашюта и своим хрипловатым негромким голосом говорил:

- Ну, пошли, орелики…

С этой минуты он становился «дядей Костей» и оставался им до той самой поры, когда после возвращения самолет, коснувшись воды, пробегал по бухте. Утихал мотор, и Яковлев, откинув фонарь кабины, неторопливо поднимался с сиденья, произнося неизменное:

- С прилетом, орелики…

- С благополучным возвращением, товарищ капитан, - отвечали мы.

Все полеты у нас действительно заканчивались без особых приключений. Только в первой декаде марта мы более тридцати раз ходили на ночные бомбоудары и ни разу не попались в лапы вражеских прожекторов, не привезли «домой» ни единой пробоины, ни разу не подвергались атакам ночных истребителей. В общем, нам везло.

А вот Астахову не повезло.

Как- то под вечер воздушная разведка донесла, что на [35] аэродроме Саки произвела посадку большая группа вражеских самолетов -несколько десятков бомбардировщиков. Было ясно - утром они обрушатся на Севастополь. Значит, необходимо предотвратить этот удар: за ночь вывести из строя как можно больше машин, привести в негодность взлетно-посадочную полосу. Всем экипажам было дано задание: бомбить Саки. Даже большие неповоротливые двухмоторные ГСТ{3} в эту ночь вылетали на бомбоудар.

Над бухтой вертелась настоящая «карусель»: одни самолеты взлетали, шли на задание, другие, отбомбившись, производили посадку. Посадочный прожектор вспыхивал непрерывно.

Было уже далеко за полночь, когда мы совершали свой третий вылет. Набрав нужную высоту, приближались к цели. Найти ее было несложно: между аэродромом и берегом моря виднелось озеро, служащее хорошим ориентиром, кроме того, на аэродроме все время взрывались бомбы, вспыхивали пожары, шарили по небу прожекторы, но, к счастью, схватить своими щупальцами самолет им не удавалось, зенитчики били, очевидно, по звуку моторов.

Прожектор - первый враг летчика. Стоит его лучу нащупать самолет, и он мгновенно ослепляет экипаж, кажется, что начинает опрокидываться небесный купол. В луче прожектора штурман не видит, что делается внизу и вокруг самолета, а пилот может даже потерять пространственную ориентировку и свалить машину в опасное положение. Не говорю уже о том, что освещенный самолет становится отличной мишенью для зенитчиков: они бьют прицельно, как днем.

Во избежание ослепления кабины пилота на наших самолетах оснащались черными задвижными шторками. Задернув их, можно было вести самолет по приборам, вслепую. Не знаю, кто как, а Константин Михайлович перед заходом на вражеский аэродром, где прожекторов всегда много, левую шторку задергивал обязательно.