Иван Кривоногов - Родина зовет

На славу поработали летчики. Долго еще после отбоя горели здания и что-то продолжало трещать и ухать, повсюду виднелись воронки от разорвавшихся бомб. В течение многих дней фашисты не могли запустить снаряды «ФАУ» - была разрушена не только установка, но и завод, изготовлявший их. Немцы были растеряны. А мы радовались, глядя на эти разрушения.

Вечером во всех бараках только и разговору было, что о дневной бомбежке. Я и мои товарищи сожалели только об одном, что она произошла не ночью. Тогда мы бы обязательно попытались осуществить наш план.

Мы ждем, готовые каждую ночь подняться по сигналу. Одна команда, в которой были и наши товарищи, работала на самом берегу моря, в северной части острова. Когда вокруг стали рваться бомбы, вспахивая землю, конвоиры разбежались по укрытиям, а заключенные бросились в море. Здесь была большая отмель. Спасаясь от разрывов, они ушли в море километра за полтора, здесь вода доходила до шеи. Там и отсиделись в воде. Казалось бы, момент для побега самый подходящий: немецкая охрана совсем растерялась. Но куда побежишь: впереди только море, позади сплошной ураган бомбовых разрывов. Снова мы ждем ночной тревоги. А между тем, лагерь нет-нет да и всколыхнется от какого-нибудь дерзкого, но неудачного побега.

Как- то вечером одна команда долго не возвращалась. Когда она наконец пришла, мы узнали, что днем во время работы убежал заключенный. Эсэсовцы с собаками рассыпались по всему острову, искали ночь и день, и следующую ночь, а наутро беглец вернулся в лагерь. Оказалось, он скрывался две ночи и [142] два дня в сточной трубе и не мог никуда убежать. Мы осуждали его: убежать днем во время работы из-под винтовок и автоматов и вернуться обратно…

Его повесили.

Немного времени спустя еще один человек убежал из лагеря. Это был грек, который попал в лагерь за контрабанду. Про него рассказывали, что он несколько раз переходил границу Турции, Италии и других стран, пока не был пойман на территории Германии. Этот бежал отчаянно и хитро. Утром, когда команда шла на работу, ей повстречалась грузовая автомашина. Грек сумел на ходу прыгнуть в кузов машины, так что ни один конвоир не заметил этого. Отъехав недалеко, он выпрыгнул из кузова и пошел вдоль болота. Наполовину погруженный в воду, в болоте лежал сбитый английский самолет. До него добраться было нелегко, но грек сумел добраться, залез в фюзеляж и просидел в нем целый день, очевидно ожидая наступления ночи.

Его хватились, едва команда пришла к месту работы. Сразу же сообщили в лагерь об исчезновении одного заключенного. Всех солдат выгнали на поиски беглеца. Приехали еще эсэсовцы с собаками. Ходили цепью, обшаривая кусты и камыши, облазили болото, заглядывали во все уголки. Но грека не нашли. Заместитель коменданта лагеря, тюремщик проницательный и хитрый, несколько раз вылетал на самолете, высматривал беглеца с воздуха, но ничего не обнаружил. Под вечер, когда команда вернулась в лагерь, всех заключенных снова пересчитали, - одного не оказалось. Заключенный убежал днем, из рабочей команды! Отыскать его живым или мертвым стало делом служебной чести для охраны лагеря.

Заместитель коменданта снова вылетел на самолете. Пролетая над залитым водой болотом, где едва виднелся полузатопленный самолет, он заметил, что от крыла расходятся по воде круги. Очевидно, грек забыл о предосторожности или просто не обратил внимания на летящий в воздухе самолет и пошевелился. Мы увидели, как к болоту бросилось множество солдат с собаками. Примерно через час в лагерь привезли растерзанный труп грека.

После двух попыток побега фашисты озверели. На [143] работе избивали заключенных до полусмерти, заставляли целый день бегать с тачками, наполненными песком. А когда люди падали в изнеможении, их поднимали прикладами и снова заставляли бежать. Груженные вагонетки соскальзывали с рельсов, наезжали друг на друга, давили людей. Но этого было мало начальству. Чтобы как можно больше истребить людей, конвоиры нарочно отсылали заключенных в сторону, а потом пристреливали их, якобы за попытку к бегству. К вечерней поверке каждая команда приносила по два-три трупа ежедневно. За месяц количество заключенных в лагере заметно сократилось.

Через некоторое время я решил проверить своих товарищей, не раздумали ли они бежать, не испугались ли расправы с беглецами. Мы договорились с Володей Соколовым, что каждый в своем бараке проведет небольшую репетицию. С вечера условились собраться в час ночи в умывальнике. К назначенному сроку явились все, кроме одного, который проспал. Я убедился, что на ребят надеяться можно.

Между тем, приближался 1945 год. В воздухе пахло концом войны. Мы чувствовали это по озлобленной растерянности гитлеровцев, по их лютой ненависти к русским, в которой проглядывал какой-то страх. Мы не знали точно, где находятся наши войска, но чувствовали, что фронт приближается к Германии. И мы всем сердцем рвались навстречу своим. [144]

Побег или смерть

В лагерь пришел новый транспорт заключенных из Саксенгаузена. Их разместили в недавно отстроенном бараке и распределили по рабочим командам.

Однажды вечером Володя Соколов отвел меня в сторону.

- Знаешь, Ванюшка, среди новоприбывших есть летчик. Наш советский летчик. Недавно в плену. Он работает с нами возле аэродрома…

Летчик… Аэродром… Немецкие самолеты… Все это мгновенно пронеслось в моем сознании.

- Где он? - спросил я, готовый броситься навстречу неизвестному летчику.

Володя обещал завтра же познакомить меня с ним.

На другой день перед поверкой, когда все уже были на улице и ждали звонка на построение, ко мне подошел Володя.

- Пошли, Ванюшка.

Между бараками, под соснами, я увидел человека, исхудавшего, в длинном полосатом халате. Я взглянул на него, и воодушевление мое пропало. На что способен этот доходяга, тощий, изможденный?

Мы познакомились и заговорили. Он назвался Михаилом, по фамилии Девятаев.

- Ты летчик? - прямо спросил я его.

Он задумался и не ответил на мой вопрос. Я понял, [145] что он боится говорить, опасаясь предательства, и потому сначала рассказал ему кое-что о себе. Оказывается, он уже знал обо мне от Володи Соколова.

Прозвенел звонок, и мы разошлись по своим баракам для построения на поверку, а потом отправились на работу.

Целый день я думал об этой встрече. Вечером, когда все команды вернулись в лагерь, мы снова собрались, чтобы продолжить разговор. Но и в этот вечер Михаил не признался мне, что он летчик.

Потребовалось несколько дней, прежде чем мы с ним хорошо узнали друг друга. Постепенно передо мной раскрылась вся его недлинная жизнь.

Детство его прошло в мордовском селе Торбееве, в семье, где Михаил родился тринадцатым. Отец не вернулся с гражданской войны. Все беды и тяготы большой семьи легли на материнские плечи. Михаил рос драчуном, заводилой среди ребят, был упрям и настойчив. Как ни трудно было, но, окончив семилетку, он уехал в Казань и поступил в речное училище. Однако с раннего детства его влекло к себе небо. Однажды, когда он был еще мальчишкой, возле их села приземлился самолет. Из самолета вышел летчик в шлеме, в кожаном реглане. Мальчишечья ватага не дыша наблюдала за ним. С той поры загорелось сердце босоногого Мишки. Окончив речное училище и проплавав навигацию, Михаил пришел в военкомат и заявил, что хочет стать военным летчиком. Его послали учиться в летную школу.