Джек Хиггинс - Операция «Валгалла»

В 11.30 русская артиллерия возобновила бомбардировку, сначала как-то спазматически, но спустя пятнадцать минут уже из всех стволов.

Бергер остановился у ворот и посмотрел, посветив фонариком, на часы. Ровно за пять минут до полуночи он сказал:

— Пора. Давайте откроем ворота и выкатим его.

Ночное небо было очень темным, но освещалось яркими вспышками, когда взрывались снаряды, хотя бомбардировка, казалось, сосредоточилась на восточном районе города. Четверо мужчин, по двое на крыло, выкатили самолет на боковую улицу. Здесь едва хватало для него места, между концами крыльев и стенами домов оставалось несколько дюймов.

Стал интенсивней звук боя где-то не очень далеко, и Бергер, бывший в паре с Риттером, сказал:

— Подумать только, сотни тысяч людей оказались в этой смертельной западне и еще сегодня погибнут, а мы, в силу какого-то особого своего предназначения, если двигатель заведется и пропеллер завертится, будем жить.

— Возможно, а возможно и нет.

— Вам не хватает веры, дружище.

— Вернемся к этому разговору, когда пролетим над «Виктори Колон».

Они выкатили самолет на Вест-Ист-авеню, под колесами шасси скрипело битое стекло.

— Что с направлением ветра, Бергер? — спросил Штрассер. — Насколько я знаю, эта штука должна быть развернута должным образом, разве не так?

— Насколько я могу судить, вечер встречный, — ответил Бергер. — С севера на юг, но это ничего не меняет. У нас все равно нет выбора.

Авеню было тихим и темным. Русская артиллерия всю свою мощь обрушивала на район вокруг Потсдамерплатц.

Бергер сказал:

— Так, все загружаемся, кроме майора Риттера.

— Что вы хотите, чтобы я сделал? — спросил Риттер. Бергер дал ему ракетницу и патрон.

— Пройдите по авеню вперед ярдов пятьдесят и ждите. В тот момент, когда услышите, что заработал двигатель, стреляйте и бегите назад изо всех сил.

— Хорошо, — сказал Риттер. — Думаю, с этим я справлюсь.

Гоффер потянул его за рукав.

— Позвольте мне, майор.

— Не будь дураком, — холодно сказал Риттер.

Он пошел прочь, в темноту, неожиданно рассердившись на себя не меньше, чем на Гоффера. Главный сержант имел добрые намеренья, он знал это, но временами… Возможно, они были вместе слишком долго.

Он мысленно считал шаги, когда шел. Наконец он остановился и вставил патрон. Было тихо за исключением глухого гула орудий, и когда заработал двигатель самолета, звук показался оглушающим.

Риттер поднял ракетницу и выстрелил. Спустя пару секунд сигнальная ракета начала опускаться на парашюте, осветив авеню, всего на несколько мгновений, холодным белым сиянием.

В шестидесяти-семидесяти ярдах впереди на авеню стали видны два русских танка и с полроты пехотинцев. Риттер увидел белые лица, услышал возбужденные голоса, повернулся и побежал изо всех сил к самолету.

Они подобрали Риттера уже во время движения, Штрассер держал открытой дверь, а Гоффер ухватил его за шиворот. Русские начали стрелять.

Риттер оказался в кабине на четвереньках, но Бергер возбужденно закричал:

— Свет! Мне нужен еще свет!

Риттер выхватил из коробки еще патрон. Самолет разгонялся по авеню, его хвост задрался, но пришел в движение и один из танков. Бергеру пришлось резко уклониться в последний момент, конец правого крыла едва не коснулся башни танка, и на мгновенье показалось, что он потерял контроль над самолетом.

Но секундой позже он вернулся на прежний курс. Риттер высунул в окно руку и выпустил ракету. В ее внезапно вспыхнувшем свете «Виктори Колон» показалась ужасающе близкой, но Бергер решительно продолжал разбег. Из-за встречного ветра самолет немного отклонился вправо, и Бергер немного подкорректировал направление рулем поворота.

И вот они уже в воздухе, оторвались от дорожного покрытия под градом пуль, «Виктори Колон» бросилась им навстречу.

— Мы врежемся! Врежемся! — крикнул Гоффер, но Бергер упрямо держал направление, не желая жертвовать тягой, ради высоты. И только в последний момент, он оттянул колонку управления на себя до предела, направив самолет резко вверх, пролетев над вершиной колонны в пятнадцати-двадцати футах.

— Слава Богу! Нам удалось это. Просто поразительно, — сказал Штрассер.

— Неужели вы во мне сомневались, рейхсляйтер? — Хайни Бергер засмеялся, не заметив из-за испытываемого им возбуждения, что проговорился, выполнил разворот вправо и пролетел над крышами того, что осталось от Берлина.

Это произошло примерно в то же время, когда часовой у выхода из бункера на Герман-Герингштрассе услышал шум приближавшейся машины. Штабная машина остановилась перед въездом на бетонный пандус. Водитель, темная фигура во мраке, вышел из машины и пошел вперед.

— Назовите себя! — потребовал часовой.

Борман вошел в круг света от лампы. Часовой вытянулся.

— Простите, рейхсляйтер. Я не понял, что это вы.

— Плохая ночь.

— Да, рейхсляйтер.

— Но скоро все будет хорошо. Для всех для нас. Вы должны в это верить.

Борман похлопал его по плечу и пошел вниз по пандусу, в темноту.

Напряжение, ощущавшееся в самолете, рассеялось не сразу, поскольку, пока они летели над Берлином, русская артиллерия, казалось, вела за ними охоту. Во многих районах города разгорались пожары, и в темноте слышался треск электрических разрядов, когда снаряды один за другим поражали цели.

— Такое не забудешь, не так ли, майор? — сказал Штрассер, глядя вниз, наблюдая процесс полного уничтожения. — «Сумерки богов».

— Нам, для полного удовольствия только партитуры Вагнера и не достает, — сказал Риттер. — Нас, немцев, добросовестно тренировали ценить совершенство.

— О, могло быть хуже, — возразил Штрассер. — Мы могли оказаться там, внизу.

Что-то ударило в фюзеляж, самолет сильно тряхнуло.

— Зенитки! — крикнул Бергер. — Снижаюсь!

Он неожиданно и круто бросил самолет в штопор, который длился, казалось, вечность. Рев двигателя достиг предельной высоты, и, наконец, и только тогда, когда разрывы оказались, действительно, очень близко, Бергер потянул на себя колонку управления, и выровнял машину.

Гоффер едва успел отвернуться, как у него открылась сильная рвота. Штрассер сказал с едва заметным презрением в голосе:

— У вашего главного сержанта желудок этого не принимает.

— И что? — спросил Риттер. — Мне говорили, что гранд-адмирал Денитц страдает морской болезнью каждый раз, как выходит в море, но он величайший моряк Германии.

Постепенно пожары и вспыхивающие на земле точки взрывов растворились в ночи. Бергер прокричал, чтобы его услышали на фоне рева двигателя:

— Вот что я вам скажу: мы выбрались. Никогда не думал, что у нас получится. Ни секунды.