Виктор Костевич - Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

– Значит, не хочется, – резюмировал наивный парень. Его лицо в этот момент мне показалось знакомым – не из тех ли он новобранцев, что прибыли вместе с нами из лагеря?

– В том-то и дело, что хочется, – объявил торжествующе старший ефрейтор. – Но не можется. Вот в чем проблема.

Заскучавший было Дидье встрепенулся на слове «проблема» и с удовольствием перевел беседу в научную плоскость.

– Твоя проблема, друг Главачек, заключается в ином. А именно в том, что актуальная ситуация не располагает к совершению акта дефекации. Полагаю, что описанное тобой явление носит психосоматический характер.

Заняться было нечем, настроение оставалось отвратным, и я подхватил:

– Вне всякого сомнения, глубокоуважаемый коллега. Даже не будучи специалистом в данном вопросе, могу предположить, что оно напрямую связано с переживаниями миновавшего дня.

Парень из третьего спрятал лицо в кулак. Однако Главачек внимал консилиуму с долей священного трепета. Нашу ученость он уважал. Мрачный Дидье продолжал резвиться.

– Впрочем, не следует исключать возможности, что с наступлением темноты, когда видимость приблизится к нулевой, а интенсивность беспокоящих звуков понизится в должной мере, звездное небо над головой сумеет оказать благотворное воздействие как на психическое самочувствие, так и на общее состояние организма, что заметно облегчит совершение ставшего необходимым физиологического процесса.

– Звездное небо, говоришь? – переспросил Главачек, почуяв подвох. Но небо и впрямь обещало стать звездным – если рассеется дым.

Браун укоризненно посмотрел на меня и на Хайнца.

– Имейте совесть, не измывайтесь над человеком.

Я возразил:

– Мы не измываемся, Отто, мы лечим собственные нервы.

После этого разговора мы попытались уйти из воронки. С известным результатом, после которого стало совсем не до шуток.

Мы дежурили по очереди. Но в моменты отдыха не спалось. Несколько раз я забывался в полудреме – но всякий раз бывал разбужен стрельбой, иногда невыносимо близкой. Надо было ждать – вопрос только: чего? В темноте мы запросто могли напороться на русских, однако при свете нас могли накрыть еще с большей легкостью, чем сейчас. Оставалось надеяться на то, что удастся по звукам понять, когда возобновится атака.

Парень из третьего умер часу в четвертом, когда уже брезжил рассвет, а перестрелка становилась всё более оживленной. Мы слышали рычание и лязг штурмовых орудий, первые выстрелы русских пушек и пока еще единичные залпы нашей артиллерии. День начался.

– Ну, теперь можно жить, – заявил Главачек, прислушиваясь к начинавшейся какофонии – как в другом месте и в другое время слушал бы Вольфганга Амадея (либо Фридриха Сметану – или что он любил послушать в злосчастной своей Богемии?). – Вроде бы наши вон там.

– Вроде бы, – сумрачно зевнул Дидье в ответ.

Повернувшись к мертвому парню, он извлек у того из-под рубашки висевший на шнурке, как у каждого из нас, опознавательный жетон. Переломил пополам. «Преломление жетонов» – не правда ли, звучит? Пошарив в карманах и сухарной сумке, достал солдатскую книжку, какие-то свернутые листки и порцию шоколада. Шоколад, подумав, засунул обратно, после чего спросил:

– Кто возьмет на хранение? Бери-ка ты, Йорг. Командир как-никак.

Старший ефрейтор поморщился. В документах покойника он не нуждался. Возможно, на этот случай существовала богемская примета. Дидье мог бы взять и сам – но не следовало исключать, что у него тоже имелись приметы на этот случай. Поколебавшись, я вытянул руку.

– Давай. Место надо запомнить.

Обрадованный Главачек (примета, похоже, действительно была) скомандовал:

– Проверить оружие.

Дидье кивнул. Без великого и многоопытного старшего ефрейтора мы бы точно никак не догадались. Я взглянул на переданный Хайнцем кусочек цинка. Третья рота. Пехотный полк. Личный номер, далеко превосходивший штатную численность роты – свидетельство потерь и пополнений. Группа крови «В». Такая же, как у меня.

Я открыл солдатскую книжку. «Йозеф Хольцман. Род. 24.IX.21 в…» Название города было знакомым. Я заглянул на пятую страницу – город остался тем же. Улица и номер дома – Оксенвег, 25.

– Твой земляк, – сказал я Дидье. – Ваш округ.

– Откуда именно?

Я назвал. Хайнц поморщился.

– Паршивейший городишко. Мне там раз наваляли, еще когда я был в гитлерюгенд. Уроды сельские.

Я вернулся к первому развороту книжки. «Религия – католическая. Социальное положение, профессия – электротехник, ученик. Рост 172 сантиметра. Лицо овальное…» Я перевел глаза на лицо умершего. Возможно, оно действительно было овальным, но сбоку понять было трудно. Рот девятнадцатилетнего мертвеца приоткрылся. Казалось, он скалится на встающее над нами солнце, еще не затянувшееся дымом. Я пододвинулся к Йозефу Хольцману, снял платок, которым тот обмотал кадыкастое горло ради защиты от пыли, и накрыл им побелевшее, несмотря на загар, лицо, подоткнувши края под затылок. Так было лучше.

– Эстетствуешь? – осведомился Дидье.

– Отстань.

Главачек заметил:

– Запахнет скоро, на такой-то жаре. Вон как слева тянет.

Слева, где валялось множество вчерашних трупов, в самом деле тянуло сладковатой удушливой вонью. Хорошо знакомой, но, как и раньше, едва выносимой.

– А вот и мушки появились, – сказал Дидье, показывая на пару залетевших в воронку насекомых, отливавших противной зеленью. – Откуда только берется эта мерзость? Самозарождаются, что ли?

Поверху коротко свистнули пули. Разрывая воздух, в розовеющей вышине пронесся русский снаряд.

– Тяжелая гаубица, – определил на слух Дидье. – Как же мне всё надоело.

– Не рано ли надоело? – спросил его старший ефрейтор, поеживаясь от малоприятного шума.

– В самый раз. Это ты здесь человек новый. Так что любуйся пейзажами, вслушивайся в звуки и внюхивайся в ароматы. Пока цел.

Широко зевая, продрал глаза Отто Браун. Непостижимым образом наш пулеметчик исхитрился хоть и недолго, но все же вздремнуть. В глазах его мелькнула тревога. Он не узнавал антуража, которого при свете дня еще не видел.

– Где мы, ребята?

– Все в той же жопе, – успокоил его Дидье.

– А-а, – помотал головой Отто. – А этот уже того? Господи, до чего же мне всё обрыдло.

– И ты туда же, – ухмыльнулся Хайнц. – То ли дело Главачек. И сам хорохорится, и меня воспитывает.

– Ему положено, он у нас тут самый главный. Если не он, то кто же?

Главачек было нахмурился, но по недолгом размышлении предпочел не отдаляться от подчиненных.

– Да нет, парни, мне тоже всё осточертело. Если по-честному.

– То-то, – удовлетворенно заключил Дидье и приложился к фляжке.

Где-то в правой стороне, довольно далеко от нас, быть может, за два или три километра, начали рваться снаряды различных калибров. Сначала отрывисто и резко, а потом сливаясь в сплошной тяжелый гул.