Виктор Костевич - Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

Появлялись разные люди, как правило, не старше капитана. Что-то кричали, приказывали, угрожали. «Стоять насмерть! До последнего патрона! Трусов и паникеров расстреливать на месте!» Кого-то действительно расстреливали. Потом эти люди исчезали. Или гибли, или перемещались в другие места. Ясно было, что нам конец. Трудно было с этим смириться, но приходилось. Надеяться было не на что, разве что на отступление. Бухта была рядом, я видел узкую полоску воды, возникавшую за спиной, когда распадалась сплошная стена разрывов.

То, что мы еще существовали, было странным и малопонятным фактом. Не может человек столько дней подряд выносить подобное напряжение, без отдыха, без еды, без воды, без сна. Когда все вокруг подчинено одной лишь цели – уничтожить тебя, уничтожить. Ты давно не обращаешь внимания на окровавленные клочья гимнастерок, на разбитые пушки, искореженные пулеметы. И часто хочешь одного – скорее бы всё это кончилось. Чтобы сразу, раз и готово. Но какая-то сила – инстинкта или чего-то еще – заставляет падать, когда ты чувствуешь опасность, ползти, шевелиться, стрелять и искать патроны. Ведь если не стрелять – они подойдут. И тогда тебе точно конец. А жить по-прежнему хочется. Хотя и не всем. Я видел тех, кому вдруг становилось безразлично, кто просто дожидался смерти. Она обычно приходила быстро.

К вечеру не знаю какого числа мы поняли, что оказались в окружении – для меня уже втором. Фашисты были справа и слева. Повсюду рыскали автоматчики, по засыпанным окопам, где мы укрывались, мели пулеметные очереди. Нас было человек пятнадцать – в большинстве незнакомых, оказавшихся рядом только в этот последний день. Казалось, мы не в силах что-либо предпринять, не в силах попросту подняться. «Что будем делать, лейтенант?» – спросил Шевченко Старовольского. Больше для формы, чтобы не молчать. Младший лейтенант заставил себя присесть, расправил плечи, провел по лицу ладонью, выдохнул несколько раз. И отдал приказ о прорыве.

Распределив между собой найденные на убитых патроны, мы неожиданно бросились на заходивших с тыла немцев. Зильбер швырял гранаты, Шевченко бил из пулемета, я выпускал короткие очереди из «ППД». Им я обзавелся накануне, сняв автомат с моряка, лежавшего в окопе с оторванными по бедра ногами. Фрицы кинулись врассыпную, кроме тех, конечно, кого мы убили и ранили. Один, широкий и плотный, пока я к нему бежал, стоял и никак не падал. Я в бешенстве давил на спуск, а он орал от ужаса и колотился в трясучке. Когда мы, прорвавшись, обессиленные, сидели в кустах, передо мной опять возникло искаженное болью лицо, кровавая струя, хлеставшая изо рта, и белый галун на зеленом воротнике.

После прорыва нас осталось двенадцать, как в поэме Александра Блока. Удивительно, но «наши» все остались живы. Я, Мухин, Молдован, Ляшенко, Меликян, командиры. Впрочем, не совсем было ясно, состоялся ли наш прорыв. По всему периметру перекатывалась стрельба. Кусты, где мы обосновались, скрывали от нас развалины, в которые за дни беспрерывных обстрелов превратилась Северная сторона.

– Где мы, старшина? – спросил Старовольский Зильбера.

Тот, немного подумав, ответил:

– Где-то между Голландией и Инженерной пристанью. К Инженерной, мабуть, поближе. Туда намылимся? Или в Голландию? Прямо по курсу еще одна бухточка есть.

– Куда вернее?

– А шоб я знал.

– Я бы лучше намылился в Голландию, – влез в разговор отдышавшийся Мухин, – ни разу за границей не был.

Зильбер привычно показал ему кулак, и бытовик заткнулся. Все посмотрели на младшего лейтенанта. Пронзительно завизжали реактивные минометы. Немцы утюжили Сухарную балку.

– К Инженерной пойдем, – рассудил младший лейтенант, возможно только ради того, чтобы не соглашаться с Мухиным. Особенных причин выбрать то или другое у него, я уверен, не было. Если не считать того, что «к Инженерной, мабуть, поближе».

Пробираясь через кустарник – местами даже маленький лесок, – мы старались не напороться на немцев. Защита была иллюзорной, лесок был почти прозрачен. Кусты и деревья, изувеченные долгим обстрелом, стояли без листьев, с перебитыми ветвями, с израненными голыми стволами. Приходилось постоянно пригибаться – поверху проходили пулеметные и автоматные строчки. Ноги едва шевелились, хотелось прилечь и остаться лежать. Долго-долго, до самого конца.

Впереди в качестве боевого охранения шли Шевченко и Молдован. Минут через пять после нашего выступления Молдован возвратился и что-то негромко сказал лейтенанту. Потом из-за деревьев показался Шевченко, с ним еще трое людей. Уже немолодых, вооруженных трехлинейками, однако без военной формы. Было видно, что на фронте они впервые, – взрывы, гремевшие в отдалении, вызывали у них любопытство, они вертели головами, пытаясь разобраться, где это громыхает. Страха, однако, не проявляли. Видимо, привыкли к подобным звукам в городе и просто желали сориентироваться, откуда исходит угроза. В отличие от нас, не обращавших на далекую пальбу внимания – всё равно трещало всегда и повсюду.

– Кто такие? – спросил Старовольский, подойдя к непонятным людям.

От группы отделился худой и высокий мужчина лет сорока пяти в заправленной в штаны полосатой футболке и металлических очках. Все пуговицы на планке были расстегнуты, жилистая шея напряжена, по небритому лицу катились крупные капли пота. От долгих прогулок пешком он, похоже, давно отвык. Через плечо был переброшен кожаный патронташ. Удобная штука, мне давно хотелось завести себе такую. В подсумках места не хватало, приходилось набивать патронами карманы. Впрочем, последнее время подсумки чаще пустовали. Хорошо, что у мертвого автоматчика нашелся запасной диск.

– Истребители, товарищ младший лейтенант, – доложил Старовольскому мужчина. – Рабочие морзавода. Призваны позавчера по партийной мобилизации.

– Кто командир?

– Сержант госбезопасности Козырев.

– Что делаете в районе? Знаете, что немцы вокруг?

– За немцев не слыхали. Неужто совсем прорвались? Как же так?

Младший лейтенант не ответил. Рабочий продолжил:

– Диверсантов вот вылавливаем. Только что взяли троих. Они наших ребят положили, а мы…

– Ведите к сержанту, посмотрим на ваших диверсантов, – устало прервал его Старовольский.

Прочих истребителей, еще человек десять, мы нашли в сотне метров дальше, возле какой-то постройки из дерева и кирпича, наполовину, как водится, разрушенной. Возглавлявший их сержант госбезопасности – молодой человек с розовыми щечками, крючковатым немножко носиком и в новой, не по сезону шевиотовой гимнастерке – бросил на нас недоверчивый взгляд, возможно заподозрив, что мы дезертиры. Но нас было много, мы были вооружены, и рядом с нами шагал командир. Сержант госбезопасности, очевидно, рассчитывал, что Старовольский подбежит доложиться, но Старовольский неторопливо подошел вместе со всеми и ограничился отданием чести. Козырев, со своими двумя кубарями в петлицах, и этого делать не стал. Лишь развязно и высокомерно буркнул: