Виктор Костевич - Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

– Привет, младшой… Куда направляемся?

Так и сказал: «младшой». То ли сержант, то ли лейтенант. Старовольский в долгу не остался:

– Прорвались из окружения, ищем своих. Вроде нашли. Так ведь, сержант?

Козырев насупился. Розовые щечки сделались красными. Опустив слово «госбезопасности», Старовольский существенно понизил его в звании. Крючковатый носик недовольно сморщился. Иной реакции, однако, не последовало. Хотя Старовольский ждал. Злой он стал последнее время, нервный. Особенно после истории с Земскисом.

«Знойное дыхание тыла», – шепнул мне на ухо Шевченко. Мухин, тоже шепотом, прокомментировал по-своему: «Ребята меряются пиписьками. У нашего, похоже, длиньше». Я, в свою очередь, подумал, насколько поразительное существо человек. Недавно почти что мертвый, он вдруг обнаруживает способность шутить.

Мухин оказался прав. Сержант госбезопасности проглотил пилюлю и вместо дальнейших расспросов сам объяснил лейтенанту, что он делает тут со своими людьми. Оказалось, что ночью в штаб истребительного отряда поступило донесение о высадке на мысе Толстом, в районе Константиновского равелина группы немецких диверсантов. На поимку было брошено несколько отрядов. Как обстояли дела у других, сержант госбезопасности не знал, а вот его люди наткнулись на троих, успевших просочиться глубоко в расположение наших войск. Завязался бой, появились потери. Но диверсантов повязали. Двое из них, правда, были ранены. Еще раньше, в другом месте, возможно во время высадки.

– И что интересно, младшой, – снова выдвинул свою «пипиську» сержант, – все трое наши.

– Какие еще «наши»? – не понял Старовольский. Мы подтянулись поближе к сержанту. Шевченко положил ладонь на ствол своего «ППШ». Мухин засунул руки в карманы. По Левкиному лбу, проделав тропку в копоти и грязи, сбежал на брови потный ручеек.

– Непонятно, что ли? – удивился Козырев. – Не немцы, говорю, а наши. Советские граждане то есть. Бывшие.

– Понятно, – зловеще сказал Шевченко.

Младший лейтенант проговорил:

– Показывай.

Мы подошли к стене. Под ней, на чудом не выгоревшей траве, сидело трое человек, со связанными за спиной руками. У одного, бледного и белобрысого, глаза были закрыты. Другой, похожий на зверя, но тоже бледный, видимо из-за потери крови, свирепо поглядывал из-под густых бровей. Третий, крепкий плечистый парень, с широким, как пишут – открытым, лицом, пялился не отрываясь. Будто чего-то ожидая и будто чего-то желая сказать.

– Вот эти двое, раненые что, те явно из-за Збруча, – пояснил сержант Старовольскому. – Смахивают на оуновцев. Сами бы не сдались. Если бы не раны.

Младший лейтенант кивнул.

– А этот, падла, наш, «восточник», но тоже националист, я слышал, как они переговаривались, – добавил сержант. И громко выкрикнул: – Вста-ать!

Белобрысый очнулся и вскинул голову. Ненамного старше меня, он попытался подняться, но, сдерживая стон, снова осел на землю. Лишь выпрямил спину и устремил на нас взгляд. Я бы сказал, горделивый. Зверообразный, напрягшись всем телом и елозя спиной по стене, медленно разогнулся. По лицу пробежала улыбка. Третий вскочил моментально. Без помощи рук, резко спружинив ногами.

– Ну, – сказал Старовольский, подойдя к ним вплотную, – представляйтесь. Молчите? По-русски не понимаете? Так я и мовою можу.

Голос лейтенанта хорошего не предвещал. Да и с чего бы? Я сам ощутил приступ бешеной ненависти. Который уже день, сколько ребят, а эти, свои… Суки фашистские. Шевченко и Зильбер встали рядом. За ними подошли Молдован и Ляшенко.

Белобрысый провел языком по пересохшим губам и неожиданно запел противным тонким голоском, едва перекрывая близкий грохот:

– А мы тую червону калыну пидиймэмо… А мы нашу славну Украину…

– Заткнись, – посоветовал ему Шевченко. – Засунь свою калыну в сраку и отвечай на поставленный вопрос.

Строго говоря, никакого конкретного вопроса Старовольский предателям не задал. Но ответ услышать и в самом деле хотелось. Очень хотелось услышать ответ.

Белобрысый посмотрел на нас тяжелым взглядом. Ему было больно, грязная повязка на ноге побурела от засохшей крови. Зверообразного слегка трясло, но и он крепился, стараясь держаться прямо, шумно выдыхая и снова глотая черным ртом горячий севастопольский воздух. «Восточник» водил глазами – по Старовольскому, сержанту госбезопасности, по нас и по рабочим морзавода. Нижняя челюсть его отвисла, сделав лицо непроходимо глупым. Казалось тем не менее, что он о чем-то думает.

– Тебе эти суки нужны? – осведомился Старовольский у сержанта Козырева.

Я поежился. Когда культурный лейтенант употреблял вдруг грубые слова, мне становилось не по себе. Не к добру это было. Для «связки слов» и бессмысленной брани он их не применял, используя исключительно к месту и в сугубо буквальном значении.

– На хер? – зевнул Козырев. Широко, во весь рот, чтобы заметили и оценили диверсанты. – Тут такого говна…

Поняв, что приходит конец, молодой и белобрысый пронзительным дискантом закричал:

– Слава гэроям, слава Украини… Хай живэ соборна вид Сяну по Кавказ…

Похожий на зверя дико взвыл, бешено вращая головой:

– Давай, стриляй. Алэ вже завтра нимци будуть у вашому сраному Сэвастополи. А потим у Москви ваший смэрдячий, у Лэнингради, на Волзи ваший поганий, на Кавкази. Ось ваши мэртвякы валяються, усюды, тыщамы. За всэ заплатытэ, кацапы, жидюгы, комунякы. Голодом морылы, у Сыбиру гноилы…

Он бы продолжал еще долго, но тут не выдержал Мишка.

– Заткни-и-ись! – закричал он так, словно бы диверсант сказал какую-то гадость лично про него, старшего краснофлотца Шевченко. – Ты, сучье вымя, чужим горем не прикрывайся, тебя тут не было, когда мы с мамкой лебеду ели! Сало жрал в своей Восточной Малопольше. А теперь к нам приперся, вызволытель… Звали тебя сюда? В горах не сиделось, курва нерусская?

– Слава гэроям, слава Украини, – бормотал своё молодой и бледный.

Дед Дмитро Ляшенко чуть не заплакал. Подскочив к звероватому и размахивая кулаками, проорал ему прямо в лицо:

– То мои, нэ твои диткы помэрлы, то нас, нэ вас у Сыбир гналы! Мовчи, падло, бо вдарю… Нэрусь…

– Слава гэроям… Гэроям слава…

Кто-то из рабочих, слушая Мишку и деда, кивал. Сержант госбезопасности косился, но помалкивал. Старовольский в неистовстве дергал пальцами и никак не мог расстегнуть кобуру – а за спиной висел немецкий автомат. Тут третий диверсант, что оставался цел, по-своему как-то истолковав разговор, бросился на колени и заголосил почти по-бабьи:

– Хлопчики, так я же наш! Моя фамилия… – фамилии я не расслышал, потому что прогремел ужасной силы взрыв и поверху, ломая ветки, прошла тугая жаркая волна. – Сумской области… Харьковской губернии… Русский, комсомолец, православный… Пограничник я… Не по своей воле-е-е…