Виктор Костевич - Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

– А багратионы – это кто? Вроде диверсантов-парашютистов? – зевнув, спросил Старовольского Мухин.

Старовольский не ответил. Мухин обратился не по форме, а стало быть, непонятно к кому. Рябчиков тоже промолчал, поскольку про Багратиона отродясь не слыхивал, это ему не «дристоплясов» на плацу дрючить. Ну а мне с Мухиным говорить резону не было, да еще при командирах.

Мухин был второй нашей общей радостью. Небольшого росточка, кривоногий, с фиксою во рту и колючими глазками, которые то светились безудержной наглостью, то воровато бегали. И в этих глазках отражалась на редкость пакостная сущность. Он был из тех, кто сначала осматривался, а после вел себя по обстановке. Объявился он у нас уже под самый конец, прибыв прямиком из исправительного лагеря, где получил амнистию как доброволец РККА. И началось. У Васьки Горохова кто-то сразу спер тушенку, у меня пропал отличный отцовский ножик. Рябчиков с Мухиным осторожничал, нарядами не мурыжил, и они быстро наладили отношения. Пили вместе в каптерке, а на что – надо было бы спросить у них, да вот только никто не спрашивал.

– Елдаши-то наши попритихли, – снова завел пластинку сержант, уж больно ему хотелось пообщаться с лейтенантом. Есть такие люди – из кожи вылезут, лишь бы поближе к начальству, инстинкт у них такой имеется. Был бы я командиром, он бы и передо мною ужом извивался.

– Суки, – поддержал его Мухин.

Старовольский им не ответил, рылся у себя в сумке, что-то искал. Но Рябчиков не унимался.

– По мне, так надо бы еще человек с десяток к стенке поставить, чтоб другим неповадно было. Эх, добрые у нас органы… Вот так-то Керчь немцу и сдали.

Великого стратега Рябчикова под Керчью не стояло, подумал я со злостью. Старовольский тоже разозлился. Поднял голову и буркнул:

– Вы можете помолчать, товарищ сержант?

Рябчиков вздрогнул от неожиданности и пробормотал:

– Виноват.

– Ни в чем вы не виноваты. Но если перестанете тарахтеть, я буду весьма вам признателен.

Рябчиков с Мухиным переглянулись – что-де с такого возьмешь. Но замолчали и, слава богу, никого больше не беспокоили. И это оказалось весьма кстати, потому что за последние дни мы вымотались как черти и страшно хотелось спать. Накрывшись шинелью и обнявшись с вещмешком, я моментально отключился. А утром мы пришли в Севастополь.

И вновь я почти ничего не увидел. Сначала мы сидели и ждали в трюме, потом выбирались из трюма на палубу, затем сбегали по трапу на пристань и вновь поднимались на борт. Носились туда и обратно раз десять, перетаскивая свое и чужое имущество, всё те же ящики с патронами и провиантом. Попутно узнали последнюю новость, и сообщил ее Рябчиков, услышавший от матросов, что на рассвете, при входе в бухту наш транспорт и сопровождавшие его корабли едва не влезли на минное поле, и крепко нам, стало быть, повезло, проживем теперь дольше обычного.

Потом мы построились в колонну и побрели по тропинке в гору, мимо замаскированных зениток и пробиравшихся узкой дорогой грузовиков. Я оглянулся напоследок, чтоб хоть теперь взглянуть на море, но снова не посчастливилось – обзор загородили бочки, ящики, мешки с песком. Зато увидел небо, серое и тусклое, словно не было на нем солнца. Однако солнце светило, пробиваясь сквозь дым пожара, и вообще было жарко, настоящее лето, юг.

Возможно, если бы я обернулся чуть позже, выбравшись из лабиринта ящиков и мешков, то смог бы увидеть бухту. Однако мне быстро расхотелось оборачиваться. Позади в кустах хлопнули револьверные выстрелы. Не знаю почему, но я решил – это кавказские командиры для порядка расстреляли своих, не пожелавших ехать в Крым. Обошлись, так сказать, без госбезопасности. «Господи», – пронеслось у меня в голове старорежимное слово.

– Подтянись! – с неожиданной яростью прокричал Старовольский. – Шире шаг! Каски надеть!

Мы пошли почти бегом, торопясь скорее выбраться к сборному пункту. На ходу срывали вещмешки и освобождали прицепленные к ним каски. Совали в карман пилотку и прикрывали головы килограммом стали (с толщиной стенок два миллиметра).

Появились самолеты. Издалека было не разобрать, немецкие они или наши. Но зенитки открыли огонь. Загремело повсюду: сначала в стороне видневшегося вдали диковинного, похожего на пирамиду сооружения, затем и в других местах. Потом громыхнули бомбы и повалили дымы.

– Быстрее, ребята, быстрее, – повторял Старовольский, нервно поглядывая на часы и на небо, вмиг ставшее жутко опасным для тех, кто двигался по земле. Мне тоже сделалось не по себе, и, конечно, не мне одному. Хотя сильно страшно еще не было, скорее интересно. С кавказцами куда страшнее вышло. Если, конечно, их на самом деле расстреляли.

Старовольский не зря посматривал на небо – видно, привык в сорок первом не ждать оттуда ничего хорошего. Мы трижды плюхались на дорогу и валялись в пыли, пока над нами проносились ревущие стальные махины. Потом кидались перебежками, озираясь по сторонам. Следом за нами, громко топая, бежали кавказцы.

Видно было, что немцы обрабатывают это место довольно часто – там и сям виднелись каркасы сгоревших грузовиков. Пора бы было испугаться, но пока что обходилось. Мы даже хихикали, вставая после очередной нашей лежки. Наконец добрались до каких-то строений, давно уже разрушенных, где среди цементных плит и выдолбленных в твердой породе щелей укрывались сотни солдат – как и мы, недавно прибывших. Тут же находилось местное начальство, занимавшееся распределением людей и обеспечением их оружием и боеприпасами. Спустя некоторое время – наши истребители как раз отогнали немецкие бомбовозы, и мы отчетливо увидели, как один из немцев, летя на север, задымил, – нам выдали винтовки и патроны. Почти всем в нашем взводе досталось по новой самозарядной Токарева и только пятерым – старые трехлинейки. После этого Старовольский ненадолго отлучился. Спустя полчаса он вернулся с молодым лейтенантом пехоты и матросом, одетым в сухопутную форму, но с бескозыркой на голове. Подозвав к себе старшего сержанта Лобова, еще одного нашего командира, Старовольский представил его лейтенанту. Те о чем-то поговорили и быстро проглядели бумаги. Старовольский коротко сообщил:

– Мой взвод следует за мной, старший сержант Лобов и остальные поступают в распоряжение лейтенанта Гусева. Есть вопросы, товарищи? Ну, тогда до свидания. Быстро прощайтесь, если есть с кем, и идем.

Я мало кого знал из других взводов, только Ваську Горохова и еще двух ребят, так что прощаться долго не пришлось. Мы пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны. Они за Лобовым и Гусевым, наш взвод за Старовольским и матросом. О том, надолго ли прощаемся, подумать было некогда.