Вячеслав Ворон - И тут случилась война

– Und, naja, Hans, gib mir deine Pistole. Ich selbst habe durchstechen, der verdammte Tasche [2], – сказал второй солдат, передавая поводки от двух собак, первому.

– Halten Friedrich. Tun Sie, was Sie wollen [3].

По жесткому тону немцев мальчик понял, что сейчас произойдет что-то необратимое для него, и он не выдержал эмоционального напряжения и закричал:

– Не-е-е-ет!

Крик его был настолько сильный и пронзительный, что на мгновение овчарки перестали лаять и присели на задние лапы. Немцы тоже не ожидали такого поворота событий и перезарядили затворы на винтовках, направив их на мешок.

– Нет, нет, нет! – донеслось изнутри. – Не надо стрелять, я боюсь.

Второй немец кивком руки указал другим, чтобы они опустили оружие.

– Эй, малчек, ти что там дейлаеш? – ломая язык, произнес фашист.

Второй немец ловко отстегнул штык-нож от винтовки и разрезал им мешок по центру. Из него посыпались мягкие плюшевые игрушки: зайчики, белочки, мишки и лисички. Мешок разверзся, и по центру огромной кучи высыпавшихся игрушек стоял он, Борис, маленький житель оккупированного города М. Он стоял и плакал от беспомощности:

– Мама! Мама, я хочу к маме, отпустите меня, дяденьки солдаты.

– Ми тебья отпустьим, но скажи, малчек, как ти найшель это гаражь? – спросил офицер и протянул ему поднятого с пола плюшевого мишку.

– Я гулял, а мама на работе, я ее должен ждать был там, у хлебозавода, мы вместе поедем домой.

– А где ти живешь? – не унимался солдат.

– Здесь недалеко, в селе.

– Ти хотеть украсть игручка, да, малчек? – спросил фашист.

– Нет, что вы, дяденька солдат, я спал здесь на этом мешке, – ответил Борис, прижимая к груди плюшевого мишку, случайно оказавшегося у него в руках.

– А почьему ти прятается?

– Я-я-я и-и-спугался, – заикаясь, ответил малец.

– Нье надо ньас пугатца, ми добро, поньял, малчек, – солдат лукаво подмигнул рядом стоявшим фашистам.

Борис затряс головой, еще крепче сжимая плюшевую игрушку. Глаза налились слезами.

Солдат поднял белого зайца, перевернул его, взял с пола черный уголь и написал на нем: «Dieses kleine Dieb gehangt werden» [4].

– Вот, малчек, я тьебе привьязать на шее заец, и мы пойдем. Гуд?

Борис снова кивнул. Фашист завязал на шее у мальчугана зайца, так что надпись стала видна со спины и сказал:

– Ну, пойдьом, малчек.

Они вышли из гаража: три немца, с овчарками накоротке и винтовками наперевес, и маленький мальчик Борис девяти лет, прижимающий к груди плюшевого мишку с перекинутым через шею белым зайцем.

Первого сентября 1941 года Максим не пошел в первый класс. Вот его старший брат, который и старше-то всего на год, год назад пошел. И он, Максим, тоже мечтал стать первоклашкой. Он представлял себе, как оденет его мама в коричневый костюм, черные кожаные туфли, и он гордо, с высоко поднятой головой зашагает в них по школьному двору. Но его мечте не суждено было сбыться. В июне пришла война, и к сентябрю все восточные границы страны были охвачены жестокими оборонительными боями. И маленький поселок С-узловая, отдавший всех своих мужчин на защиту рубежей Родины, среди которых были учителя школ, решил в первый год войны использовать помещение школы под госпиталь. Сам поселок находился в нескольких километрах от линии фронта, что давало возможность быстро доставлять раненых для их лечения. Но Максим в свои семь лет не понимал, как и кто украл у него первое сентября. Ночью доносились раскаты артиллерийских обстрелов, не то врагов, не то наших красноармейцев, и Максим, лежа в кровати, сжимался и тихонько плакал. Он плакал не от страха, он плакал от обиды, что он не надел свой коричневый школьный костюм, купленный его мамой еще весной, и кожаные ботинки исси-ня-черного цвета и не понес в своей детской, но уже совсем взрослой руке портфель первоклассника. А как ему этого хотелось! Он ненавидел войну, ненавидел ее за то, что она нагло ворвалась в его маленькую жизнь и отобрала его первое сентября. Что она насильно заставила всех отказаться от счастья. Она – война – заставила его, Максима, стать старшим, а старшего – заменить отца младшим. Он лежал в своей кровати, съежившись комочком, и казалось, что вся вселенная ненавидит вместе с ним эту войну. Так и минуло первое сентября. Настало утро второго, и Максим проснулся от доносившейся утренней канонады безжалостных орудий смерти. Нежное осеннее солнышко, проглядывающее сквозь занавеску, освещало половину комнаты. Это была маленькая, уютная комнатенка с окном в глухой части небольшого дома, в котором жила их семья. Дом этот им достался от деда, отца матери, который тот выстроил незадолго до войны. Отца у Максима не было, его в тридцать шестом арестовали по подозрению в антисоветизме, и с тех пор его никто не видел и не слышал, ну, а деда, крепкого моложавого мужчину, вдовца, вырастившего дочь в одиночку, забрали на фронт. Вот и жили они втроем – он, его старший брат и мать – в доме из двух комнат, с печью в одной из них, и прихожей. Старший брат еще в июле подался на узловую в кочегары паровоза, перевозившего из близлежащей станции до узловой уголь. А мама, чтоб хоть как-то прокормить, пусть и небольшую, семью, подрабатывала санитаркой в госпитале. И Максим часто оставался один. Так что весь дом в такие дни, когда остальные члены семьи затемно отправлялись на работу, казался ему пустым и неуютным. И второе сентября не стало исключением. Еще чуть-чуть поежившись в теплых лучах солнца, Максим по-армейски встал, потянулся и, проделав несколько физических упражнений, отправился умываться. За ночь вода в умывальнике охладилась, и Максим нехотя все же омыл руки и лицо, посмотрел в затертое от времени старое зеркало, и в его голове промелькнула первая несбывшаяся мечта. Глаза моментально налились слезами. Он всплакнул, но тут же собрался, вытер тыльной стороной ладони слезы и прошел внутрь дома. За ночь он для себя решил, что больше не будет ждать первое сентября, а так же, как и его брат, устроится на паровоз. Надев свою школьную коричневую форму и новые ботинки и зачесав волосы расческой, смоченной в сахаре, назад, на манер Бернеса, он вышел из дома с твердой верой в то, что он обязательно получит работу кочегара на паровозе.

Депо железнодорожного узла С-узловая находилось в получасе ходьбы от дома Максима. Он шел по испещренной ухабами дороге с высоко поднятой головой, в новом коричневом школьном костюме, и его новые ботинки, укрытые придорожной пылью, едва поблескивали на солнце. С легкостью преодолев расстояние до депо, Максим уверенно вошел внутрь и оказался в центре большого овального помещения с множеством дверей по периметру. На каждой из них висела табличка с надписью и имелась большая дверная ручка с замком. Но Максим не умел читать, подготовительная дошкольная группа в этом году была отменена, и все будущие первоклашки даже не знали алфавита, Максим не исключение. Он постоял, повертел головой и, немного подумав, вошел в дверь, находящуюся прямо перед его взором. В кабинете за огромным столом, заваленным кучей непонятных для него бумаг, сидел маленький толстенький дяденька в нарукавниках и очках и что-то судорожно считал на больших деревянных счетах. Увидев вошедшего мальчика, он оторвался от подсчетов, привстал со стула и сдвинул свои очки на кончик носа.