Виктор Московкин - Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь: Повести

На вокзале проводы, музыка. Наконец поехали. Обходим вагоны. Люди — само добродушие. Знакомятся друг с другом, собираются кружками, из чемоданов, сумок достают домашние гостинцы, угощаются. Я к своим семейным зашел, любопытно все же: по какой причине снялись с насиженных мест, едут в неведомое. Ну, причины разные, больше-то убежали из развалюх колхозов. Одна пара очень уж заинтересовала, люди, вижу, в возрасте, и с ними пятилетняя девочка, внучка. Неудобно было допытываться, но чувствовалось: что-то тяжелое в их семье произошло. Спросил: «Как же рискнули? Ни жилья там, ничегошеньки еще нету. Степь! А у вас ребенок». Мужик молчал, а женщина — глаза печальные, тревожные: «Обживемся. Леночка у нас нетребовательная». У Леночки нос пуговкой, глаза живые, со смешинкой, лукаво отворачивается, а косится. Через две-три пятилетки попадет кто-то в ее сети.

Когда обратно шел в вагон, где расположились сопровождающие, слышались уже разгоряченные споры, выкрики. В одном купе двое братьев, верзил, совсем были пьяные, соседи их с тоской поглядывали, куда бы перебраться. Неприятные типы. Сказал я об этом Андрею. «Надо урезонить», — согласился он. Но не успели еще собраться, пойти, вбегает девушка: «Беда! С ножами!» Когда пришли в вагон, те самые типы куражились, один с ножом. Запомнилось: против них парень в белых бурках, стоит в проходе, держится за поручни верхних полок — готов ногами отразить нападение. В вагоне, в тесноте, не так-то просто подойти к вооруженному бандиту. Андрей оттеснил парня в бурках, сам к тому: «Отдай!» — и протягивает руку к ножу. Видимо, безбоязненность смутила подонка, может, подумал об ответственности: знал, что перед ним начальник эшелона. Отдал. «Повторится что-нибудь подобное — на первой станции сдам», — предупредил Андрей. «Не повторится, начальник», — осклабился, а по морде видно — доставит еще хлопот. «Это же уголовники! Как же так получилось, что их посадили в один поезд с молодежью? Ведь ребята едут по искреннему побуждению», — это я Андрею, несколько выспренне. Но я в самом деле был возмущен: никак нельзя такого было делать. Андрей отмолчался, неловко ему было признаться, что нажали на него: разнарядка на восемьсот человек, отряд собрали спешно — к сроку недоставало комсомольцев, — вот и взяли семейных (это хорошо, люди порядочные, пожившие) да дополнили всякой шушерой. Рапортовать надо было: сколько заявили, столько и поехало. Извечная наша показуха. Шли ведь потом полностью комсомольские эшелоны!..

Не было дня, чтобы не происходило какого-нибудь ЧП. Оно и понятно — восемьсот не притершихся друг к другу людей, незнакомых друг с другом. И мы находили извинение случившемуся.

Где-то возле Мурома сообщили: спрыгнул на ходу парнишка — тетка у него в этом городе живет, решил, видите ли, повидать тетку. Что ж, засчитали в убыток.

Андрей на каждую станцию, где предполагались остановки, слал телеграммы: «Спиртного не продавать». Соблюдали неукоснительно. А вот в одном городишке головотяпы отмахнулись от телеграммы. Городок этот расположился на возвышении, и с путей надо было подниматься по лестнице. Небольшая площадка перед вокзальным зданием. Буфет. Местные выпивохи толпились возле. Наши ребята их оттеснили, началась драка. Мы пытались уговаривать, растаскивали сцепившихся. Каким путем, не знаю, но уже через несколько минут с ближних улиц горожанам подбежала подмога. До сих пор все стоит в глазах… Один содрал со стены здания пожарный багор, ринулся в толпу. Мне как-то удалось толкнуть его в грудь, и занесенный над Андреем багор скользнул мимо, но задел по моей голове, спасла шапка. «Трогайте поезд, спешите!» — крикнул Андрею. Он понял, побежал к машинисту. Паровоз дал гудок, вагоны лязгнули. Ну кому хочется отстать, очутиться наедине с воинственными аборигенами? Повскакали в вагоны…

Братья-уголовники хоть и не открыто, но продолжали держать в страхе своих соседей. И в этом же вагоне случилась беда: паренек, чистый душой, наивный, наглядевшись всего, забился в припадке, причем потрясение было настолько серьезным, что на следующей станции пришлось отправить его в больницу.

Все это было неприятно, злило: несколько паршивых овец заставляют говорить о себе, принимать меры против них. Но нас ждала еще неприятность.

К эшелону был прицеплен продуктовый вагон, сформированный вокзальным рестораном. Продавали пакеты, в которых — булочка, кусок колбасы, сахар, что-то еще. И все покупали эти пакеты. Кончились взятые из дома запасы и у нас. Я купил пару таких пакетов, каждый ценой около десяти рублей. Андрей поинтересовался ценой — и впал в бешенство. Он велел привести буфетчика. Им оказался жалкий, невзрачного вида старик. Трудно передать их разговор, потому что не столько было слов, сколько эмоций: гнев и презрение одного, испуг и ничтожество, унизительная мольба другого. В общем, стали составлять акт: почти треть денег переплачивали покупатели за пакет. Сколько их было продано? Понятно, что немало: мы ехали уже пятый день. Шаркающей походкой буфетчик удалился, а через некоторое время в купе вдруг появилось очаровательное создание в белом фартучке, в кокошнике, да не просто появилось — девица с натугой несла ящик пива. Мы онемели. «Савелий Ильич посылает, понадобятся — пришлет еще». Андрей совсем взбесился. «Подношение его будет дополнительной уликой к акту, — сказал ей. — А теперь уходите». Редко я видел, до какого унижения может дойти человек. Буфетчик ловил Андрея, умолял, плакал, валялся в ногах. После уже я спросил Андрея, что сталось со стариком-буфетчиком. Засмеялся: «Пожалел, не довел до суда. Но наказал. Как-то совещание было, закончилось поздно, сказал ребятам: „Хотите, чудо сотворю?“ — „Давай!“ Позвонил в вокзальный ресторан: работает ли такой-то? Работает. Тогда пусть встречает. И ведь встретил, в зале ни одного посетителя не было. Летал от стола к столу птицей. И то сказать: в поездке уворовал не одну тысячу».

На десятый день прибыли на конечную станцию — дальше и путей нет, во все стороны степь. По спискам разделили, кого в какой совхоз. Совхозов еще не было, только колышек вбит, и есть название. Представители совхозов уточняли, кто есть кто, если назывались трактористами и говорили, что удостоверение утеряно, верили на слово. А эти хитрецы по-своему считали: до посевной еще есть время, можно подучиться. Техники же прибывало до безобразия много. В то время как в центральных областях вплоть до северных широт проводили эксперимент с кукурузой, кляли «травопольщиков», сюда слали машины, отборное зерно, не успевали разгрузить платформы с ДТ-54 — уже подходил новый эшелон. Сначала совхозное начальство, глянув в список, говорило: «Сидоров, Петров, получай трактора». Настоящий тракторист — он прямо с платформы съедет своим ходом, другой и рычаги не знает куда двигать, дернет — трактор не в ту сторону прет. Андрей, молодец, и тут вмешался: отобрал опытных трактористов, только они и спускали трактора с поездных платформ. Бедная Домбаровка! Сколько в то время палисадников помяли, сколько углов своротили у домов, пока выехали на простор, в степь. Там кати, как хочешь, лишь бы направление держал на место, где колышками обозначена будущая центральная усадьба совхоза. Андрей считал обязанностью побывать в каждом будущем совхозе, посмотреть, как устраиваются люди. А совхозы удалены друг от друга на сто и на двести километров. Вот едем мы в один из совхозов на тракторных санях — полозья с бортами. Тракторист, наверно бывший шофер, лихач, такую дал скорость, на какую трактор не рассчитан. Мы держимся за доски переднего щитка саней, орем, грозим ему, а траки отлетают от гусениц и, как пушечные снаряды, летят в нас. Безобразие, скажете? Да! Только оно, это безобразие, было заложено с самого начала, под лозунгом: любой ценой. Кто-то вякнул, подчиненные вякание развили, пока дошло до низу — вылилось в безобразие.