Виктор Московкин - Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь: Повести

— Ты, Петрович, хуже малого ребенка, — выговаривал Венька; тому что, даже обрадовался такому забавному происшествию: «Опростоволосился Старая беда, с самого начала говорили: незачем знакомиться с милиционером Васей топ-топом». — На работе ты, Петрович, мастер — лучше не сыщешь, — с воодушевлением продолжал он, — а в жизни вон как Алеха. Из-за такого пустяка расстроился! И что мне с вами делать?

— А мне что с вами делать? — вспылил старик. — Подвели своего мастера, честь рабочую опозорили. Этому я вас учу? И как взяли этот напильник, я всегда проверяю, весь инструмент проверяю.

Очень уж он был расстроен их обманом, ребятам даже стало не по себе.

— Не сердись, Петрович, — виновато сказал Венька. — Это я взял напильник, и не у тебя.

Теперь уж не выдержал и Алеша:

— Почему ты? Зачем это? — срывающимся на крик голосом подступился он к Веньке. — Вовсе не ты, я взял. Понадобился для дела. Мы зашли в другую группу, а там все разбросано, — пояснил он мастеру. — Ну, и не утерпел. Очень нужен…

Венька все это выслушал и согласился.

— Ну ты так ты, — миролюбиво сказал он. — Я ведь почему признался: все равно Максим Петрович на меня подумает.

— Еще бы не на тебя! Ты — заводила, каких нет. Завтра же отнесете. Чужая группа у них… Нет чужих! Вы своих товарищей подвели. Объясните хоть, зачем в милиции оставили? Чтобы позору мастеру больше было?

— Видишь, Петрович, боялись, обыскивать будут. Объясняй потом… Сразу, как попали в камеру, в печку сунули, она у них почти никогда не топится. А утром нас разбудили, взять уже не пришлось. А напильник мы отнесем, ты не переживай, не завтра только, завтра воскресенье, в баню пойдем. Давай и ты с нами, белье я тебе соберу, отцовское. И вообще, Петрович, ты считай нас отъявленными озорниками: попадемся на чем — тебе же легче будет, потому что ты от нас ожидал чего-то такого. Верно, Лешка?

— Конечно! — горячо поддержал тот. — Будете думать о нас: плохие, плохие, а мы иногда чего-нибудь хорошее сделаем. Вот нам приятно и станет.

— Ты, Петрович, не смотри, что Лешка такой тихий, — продолжал развивать тему Венька. — Просто он еще не совсем освоился в городе, не осмелел, а внутри у него чертики так и прыгают. Он чуть фашистский самолет не сбил, из рогатки. Это штука! Жаль, не было рогатки. Правда, Лешка?

Алеша не понял, посмеялся над ним Венька или похвалил, но вынужден был подтвердить.

— Конечно!

— Я вот еще что думаю, — говорил Венька, — не тебе о нас — нам о тебе надо заботиться. Тебя, Петрович, каждый может обидеть. Верно, Лешка?

— Я вот вам! — незлобиво замахнулся на него Максим Петрович.

Увидев мать Алеши, Максим Петрович удивился: да она еще совсем молодая. Темные волосы, зачесанные назад и заколотые гребенкой, округлое миловидное лидо, хотя и с болезненной бледностью, взгляд чуть печальных внимательных глаз — все в ней располагало, вызывало доверие. Ему понравилось, что приняла его приход в такое неурочное время без замешательства, какое, к примеру, бывает у родителей с внезапным появлением школьного учителя — «Не иначе, натворил мой олух чего-нибудь». Комната в деревянном доме оказалась достаточно просторной, в два окна, прихожая от передней отделялась перегородкой из досок, оклеенной веселенькими обоями, с проемом вместо двери. Стоял старый диван с высокой резной спинкой, на нем сложенная постель, прикрытая байковым одеялом. Максим Петрович знал, что семья незадолго до этого приехала из деревни, диван, видимо, привезен оттуда. «Алешка, знать, тут спит. Не богато, совсем не богатое жилье», — отметил старый мастер. К дивану был придвинут непокрытый стол, потемневший от давности, на нем лоскутки материи и ручная швейная машинка, понятно было, что хозяйка только что шила. Кроме всего, стояли три железные простые кровати, застеленные лоскутными одеялами. Заметив его несколько растерянный, недоумевающий взгляд, Екатерина Васильевна с улыбкой пояснила:

— Да ведь у меня помимо его еще двое, правда, дочь редко появляется с завода, на казарменном положении она. Но бывает. А старший, Павлуша, как и многие, там… Грозился побывать, недалеко он, под Калинином, да, видно, дела у них плохи, не наступают, а отбиваются. Письмо вот прислал, жив, значит…

Максим Петрович сочувственно кивнул: общая беда всех нынче семей — разбросаны по сторонам. Поинтересовался, указав взглядом на швейную машинку:

— Заработок?

— Какой нынче заработок, — смутилась хозяйка. — У кого и было что перешить, все поменяли на продукты, не привыкли еще к карточкам. Так, чтобы не сидеть в безделье, пока его ждешь.

Она кивнула на Алешу, который в прихожей разжигал керосинку, чтобы согреть чаю: на керосинке готовили пищу, она же согревала комнату, дом был с печным отоплением.

Алеша прислушивался к голосу мастера с недовольством: «Дотошно расспрашивает о сестре, о брате, как будто что изменится, если он все будет знать, только мать расстраивает».

Галина, сестра, училась в химико-механическом техникуме, когда началась война. Учащихся отправили рыть оборонительные сооружения — на трудфронт, как эти работы назывались. Теперь она работает на нефтяном заводе неподалеку от города, поэтому домой наведывается от случая к случаю. Она стала удивительно молчалива, слова от нее не добьешься в те короткие часы, когда она оказывается дома. Алеша так и думал, что раз завод, то и работает она в цехе или в лаборатории, где же еще? А однажды услышал, как мать спросила Галину, где они прячутся в бомбежку, и сестра ответила: да там же, неподалеку от макетов, в вырытых в земле щелях; когда бомбы начинают сыпаться, не всегда успеешь добежать до укрытия. Никак не мог понять Алеша, о чем они говорят, после уж только выпытал у матери, что не на заводе сестра работает, не в цехе, — на пустыре, не так далеко от заводских корпусов, из досок и фанеры строят они подобие заводских цехов — макеты, а во время бомбежек еще и подсвечивают их огнями, наводят самолеты на ложную цель. Вот какая у него боевая сестра, не смотри, что пальцем можно перешибить, работает на опасном месте, недаром мать переживает за нее не меньше, чем за Паньку, хотя тот все время в боях и пуля или снаряд не заказаны.

Максим Петрович прошел в прихожую, где Алеша ждал, когда закипит чайник. На узком кухонном столе в тарелке лежала вечерняя Алешина пайка хлеба. Сразу за столом висела ситцевая занавеска, отделявшая угол. Мастер откинул ее и даже вздрогнул от неожиданности: к деревянной стене была прилажена широкая доска, заменявшая верстак, и к ней привинчены слесарные тиски, каких уже давно не выпускали, — не иначе со свалки какого-нибудь заводского двора, — разбросаны были железные обрезки, стопка старых ржавых замков разной величины. Среди обрезков Максим Петрович увидел заготовки тяпок, без которых не обходится любая хозяйка, но больше заинтересовал его топорик для щепания лучины: лезвие прикреплялось к выгнутому из листового железа обуху двумя заклепками. Мастер не сразу сообразил, зачем Алеше потребовались топорик и тяпки, зачем ржавые замки?