Виктор Московкин - Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь: Повести

Дерябин, проводив посетителей, немедля позвонил в институт, всего-то сказал: «Неужели не могли подыскать более подходящего человека?» И в голову не могло прийти, что этот звонок вызовет такой переполох.

Опять была беседа с Трофимом Ивановичем, и тот держался на редкость сухо.

На работе в этот день он отметил повышенный интерес к себе. Были те, кто молчаливо сочувствовал, были внешне безразличные, но с таящейся вредненькой усмешкой на глазах, были просто любопытствующие.

Ко времени обсуждения он устал от напряжения, от необходимости притворяться веселым, спокойным.

У него была подготовлена оправдательная речь. Ведь ничего сверхнеобычного он не допустил. Для него не было сомнения: коллектив института ошибся — уж он-то знал этого человека, — вот он и позвонил, посоветовал исправить ошибку. Может, резко, грубо вмешался, но поступил правильно.

Об этом он и хотел говорить в оправдание. Смущало только: придется рассказывать о том человеке, и причина может показаться неубедительной.

Так он хотел говорить. Но в последние минуты почувствовал настрой собравшихся и решил — что бы ни сказал, его сейчас не поймут; отделался обычными в таких случаях словами; да, понимает, да, виноват.

— Что ж, — заключил Трофим Иванович, — сказать вам, видно, больше нечего. — И все же чего-то ждал от Дерябина, не было уверенности, что все выяснено, все понятно…

В вестибюле у столика с телефоном стоял дежурный Клюкин. Он всегда напоминал Дерябину того знаменитого человека, который не пустил в Кремль Владимира Ильича без пропуска. Одно время ввели за правило показывать дежурным пропуска. Дерябин показывал Клюкину удостоверение по нескольку раз на день. Злился и показывал. Взбешенный, однажды, вместо того чтобы дать пропуск, с усердием пожал протянутую руку дежурного. Потряхивая слипшимися пальцами, Клюкин невозмутимо сказал: «Этого мало».

Сейчас дежурный козырнул, почтительно вытянулся. «Для тебя я еще фигура, — усмехнулся Дерябин. — Как будешь провожать завтра, когда узнаешь…»

На улице прошел теплый весенний дождь. Темнели под ногами лужи. Дерябин шел и с наслаждением вдыхал сырой воздух.

Дерябин позвонил. Было очень поздно. Татьяна смотрела на его мокрые волосы, плащ, с которого стекала вода. На улице опять шел дождь.

— Что случилось, Аркадий? — пропуская его в дверь, встревоженно спросила она. — Тебе плохо? Как ты оказался здесь?

Татьяна жила на окраине города, в фабричном поселке.

— Почему? — вымученно улыбнулся он. — Никогда не чувствовал себя так хорошо. Можно у тебя переночевать?

Сестра, близоруко сощурившись, разглядывала его.

— Ты поссорился с Ириной?

— Н-нет… — Он удивился, почему ей это пришло в голову. — Просто забрел в ваши края. Я ведь здесь рос… И трамваи уже не ходят. Я — на кушетке.

— Да пожалуйста. Сейчас уложу.

Татьяна отошла к шкафу, стала доставать белье. Дерябин смотрел на ее поседевшие волосы, на мелкие морщинки за ушами. Почему-то подумал: «Когда у женщины морщинки за ушами, это старость. Я на семь лет младше… Что ж, значит, и я? Нет, я пока ничего не чувствую. Просто у Татьяны не сложилась жизнь».

— Все-таки что с тобой? На тебе лица нет.

— Так уж и лица нет, — смущенно хмыкнул он. — Не придумывай. Просто меня выгнали с работы.

— Что ты, Аркадий? Как же так?

Ее испуг вызвал у Дерябина улыбку. На самом деле ему было тоскливо. Тот, из института, Викентий Поплавский — ее бывший муж. Он устроил в институте свару и сам ходил с жалобой к Трофиму Ивановичу. Об этом Дерябин узнал во время обсуждения. Только Поплавский и виноват в том, что произошло. Памятливый, он долго ждал расплаты и, воспользовавшись случаем, отплатил полной мерой. А в кабинете у Дерябина сидел тихо. Сидел на диване, и диван выталкивал его. Как все глупо вышло!

Татьяна подала полотенце.

— Вытри голову. Ты насквозь промок.

— Ничего, дождь освежает.

— Да… — Она была огорчена, жалела.

— А у тебя уютно. Что-то новое в комнате? Никак не пойму.

— Ремонт сделала. Новые обои. Да ты уж бывал после, неужели не замечал? Кстати, когда тебе было замечать, все второпях…

— Забегал наскоком, — согласился он. — А ты и совсем не заявлялась.

— Ты знаешь почему.

— У Ирины скверный характер. Это у нее семейное. Вся семья — нелюдимы.

— Она будет волноваться.

— Какая беда. Пусть немного…

— Погасишь свет. Костюм повесь на стуле, завтра отглажу.

— Ты с утра на работу?

— Да.

Сестра работала в конторе текстильного комбината. Ему всегда казалось, что она могла делать большее, и все хотел подыскать ей другое место. И не успел. За повседневными заботами себя не помнил, не только ли что. Но, как уже не раз за этот день, усмехнулся невесело: «Все ищу оправданий. Себя не помнил? Помнил, и сейчас помню».

— Может, не пойдешь завтра? Поболтаем немного. Я у тебя отдыхаю душой.

— Спасибо. Но надо идти. — Пошутила, помедлив: — А то и меня выгонят.

До него не сразу дошла шутка, удивленно сказал:

— Ну уж, выгонят! Позвоню…

И поежился от ее взгляда, понял, что ляпнул глупость.

— Тебе очень плохо? — снова участливо спросила она.

— Спи. Встаешь рано.

Татьяна легла, затихла, а к нему сон не шел.

— Рассказала бы, как хоть живешь?

— Ничего особенного, чтобы рассказывать. Работа и книги — вся моя жизнь. Видишь, сколько у меня книг, — указала она на полки вдоль стены. В ее голосе слышалась горделивость.

— Неужели вы ни разу не встречались с ним… Поплавским?

Татьяна долго молчала. Потом сказала с тоской:

— Зачем, когда исправить было нельзя? Мудрый наш отец советовал тогда заболеть или уехать на время, пока все утрясется с Викентием. Верил в него, верил, что ничего за ним нет. Послушай я отца, все было бы иначе. А я ведь тогда была активисткой, с собрания — на собрание, поручения. А тут такое с мужем! Вот и решилась. Своим умом хотела жить.

— Ты его любила, и он мог простить, понять наконец. Ты же была еще зеленой девчонкой. И такое время! Нет, видно, был в нем изъян, настоящий человек распорядился бы умнее, не поступил так.

— Молчи, Аркадий. Он мог бы простить, я себе не прощала.

— Ну, это излишняя строгость, упрямство. Поплавский был у меня на днях. Смешно, но из-за него-то, собственно, я и остался не у дел. Использовал мою промашку — и к Трофиму Ивановичу. Пользуется влиянием.

— Да так ли это? — усомнилась Татьяна. — На него непохоже такое…

— С тех самых пор у него к нам лютая ненависть…

Сестра промолчала, но чувствовалось, что не согласна с ним. Он достал сигарету, спросил:

— Курить у тебя можно?

— Кури. Открой окно.

Дерябин долго возился с набухшими рамами. Дождь все моросил. Пахло липами. Он опять почувствовал легкую тревогу, обозлился на себя за способность вспоминать неприятное.