Борис Подопригора - Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник)

Лена, увидев такие перемены, разохалась, разволновалась, сказала, что его просто нельзя надолго оставлять одного, – бог знает во что мужик превращается. Андрей, слушая, блаженно улыбался – ему были очень приятны ее переживания и забота о нем, Лена, словно батарейка, подпитывала его новой энергией… Радость их встречи была омрачена только одним – Лена сказала, что уже на следующий день ее экипаж улетает:

– Нам теперь долгих пересменок не дают, валюту экономят…

Андрей вздохнул и катнул желваки на скулах. Ему вдруг захотелось сказать Лене что-то очень нежное и доброе, он поймал себя на той мысли, что ему впервые за много лет захотелось искренне и безоглядно объясниться женщине в любви… Но Обнорский подавил в себе это желание. Впереди была неизвестность, и не стоило в такой ситуации говорить о любви – любовь ведь подразумевает планы на будущее, а как строить их в такой ситуации? А может быть, Лене и Андрею и не надо было ничего говорить друг другу словами – лучше всяких слов говорили их тела, сливавшиеся в эту ночь до изнеможения, до исступления, до растворения друг в друге… Переполнявшая их нежность сконцентрировалась настолько, что почудился Андрею какой-то привкус горечи в сумасшедших ласках, которыми они одаривали друг друга, – так любят, если прощаются надолго… Или навсегда. Впрочем, дурные предчувствия мучили Обнорского в последнее время постоянно, и он старался не обращать на них внимания, списывая все на перенапряженные нервы…

В перерывах между теми периодами, когда мозги обоих напрочь отключались от действительности, Андрей вкратце рассказал Лене все, что ему удалось узнать. Правда, он выпустил из своего рассказа некоторые важные детали, касавшиеся, в частности, Марины Рыжовой и методов, использовавшихся для склонения ее к «сотрудничеству». Врать Лене Андрей не хотел, а говорить правду – язык не поворачивался. Обнорскому показалось, что от стюардессы не укрылись его недомолвки и некоторые разрывы в повествовании, но она ничего не спрашивала и вслух никаких подозрений не высказывала. И Обнорский был бесконечно благодарен ей за это. Протягивая Лене пакет, получившийся достаточно пухлым, Андрей сказал:

– Вот, здесь все, что пока удалось сделать, – одна видеокассета, две аудиопленки и несколько страниц моих заметок… Ты сможешь все это через таможню протащить? Это достаточно рискованно, если тебя заставят вскрыть пакет, то… Ты скажи тогда, что ничего не знала о содержимом – просто, мол, знакомый просил передать, сказал, что здесь виды Триполи да два звуковых письма…

– Не волнуйся, – успокоила его Лена. – Нас таможенники практически никогда не проверяют, все будет хорошо.

Андрей три раза сплюнул через плечо и написал на отдельном листочке адрес и домашний телефон Челищева:

– Вот, найдешь в Питере этого парня – ему и отдай. Скажи – если от меня два месяца вестей не будет, пусть вскрывает, читает, смотрит, слушает, а дальше… дальше как он сам решит… Серега – парень правильный…

– А кто он? – спросила Лена, убирая пакет в свою дорожную сумку.

– Он? Следователь из ленинградской прокуратуры… А что?

– Нет, ничего, – пожала плечами Ратникова. – Я подумала, может быть, в Генеральную прокуратуру Союза лучше отдать? У меня там один прокурор знакомый работает…

– Ничего себе знакомый, – хмыкнул Обнорский. – Где ж ты с ним познакомилась?

Лена вздохнула и улыбнулась:

– Прокуроры тоже летают самолетами Аэрофлота.

– Да? – ревниво спросил Обнорский. – И насколько же близко вы знакомы?

Ратникова засмеялась и начала успокаивать его легкими поцелуями:

– Не волнуйся, не так близко, как с тобой. Но, по-моему, он честный человек.

Андрей подумал немного, но потом все же покачал головой:

– Нет, отдай все же пакет Челищеву… Серегу я давно знаю, а прокурора твоего в глаза не видел… Хорошо?

– Хорошо, – выдохнула Лена, начиная целовать Обнорского все более крепко. – Тем более что у тебя самого все должно получиться… Я не боюсь сглазить, я это чувствую… Ты сильный, сам по себе сильный, и я еще буду тебе помогать, думать о тебе, силу посылать.

– Ты что, колдунья? – улыбнулся Андрей, пряча лицо в ее волосах.

– Все мы немного колдуньи… – шепнула Лена.

Показалось Обнорскому или нет, что она всхлипнула?

Они простились, когда полночь уже миновала. Лена долго не отпускала его от себя, и снова у Андрея кольнуло в сердце тоскливое предчувствие, что такой нежной и светлой ночи у них больше не будет…

Обнорский с трудом поймал такси – ночью улицы Триполи словно вымирали, машины и прохожие попадались редко, и для того, чтобы поймать автомобиль, Андрею пришлось идти пешком чуть ли не до улицы Омара аль-Мухтара. Несколько раз Обнорскому казалось, что за ним кто-то идет, – Андрей оборачивался, но никого не видел и успокаивал себя тем, что принимал за звук чужих шагов эхо своих собственных… С такси ему не повезло – шофер-извозчик в белой плоской тачке довез его только до квартала Сук ас-Суляс [109], где днем галдел огромный базар, ночью же это место было абсолютно безлюдным, словно вымершим. На подъезде к Сук ас-Сулясу старенький «пежо» таксиста чихнул и заглох, водитель долго ругался и наконец сказал, что машина сломана и дальше Обнорскому придется идти пешком. Андрею все это очень не понравилось, но что было делать? Он вылез из машины, сориентировался и пошел по направлению к Тарик аль-Матару. Не успел он отойти на пятьдесят метров от «заглохшего» автомобиля, как мотор «пежо» заработал, такси быстро развернулось и уехало.

Обнорский понял, что попал в неприятную историю. Ему приходилось слышать, что по ночам в Триполи стало совсем не так безопасно, как еще три-четыре года назад, когда грабежи и убийства были большой редкостью [110].

Андрей огляделся. Сначала улица, на которой он стоял, показалась ему абсолютно пустой, но уже через мгновение он заметил, что сразу с нескольких сторон двинулись к нему пять низкорослых темных фигур. Они передвигались слишком слаженно и быстро, чтобы быть просто случайными прохожими, и у Обнорского противно засосало под ложечкой – надо же так глупо влипнуть! «Прохожие» уверенно брали его в кольцо, отсекая все направления для бегства, кроме них, на улочке никого не было, а значит, и звать на помощь не имело никакого смысла.

Андрей попытался сконцентрироваться и подавить страх, который начал сковывать его мышцы и волю. Самое главное – не впасть в панику, запсиховал – считай, пропал, а пока ты сам не сдашься, никто тебя не победит. Так учил Обнорского когда-то его тренер по дзюдо, что-то похожее говорил потом в Йемене Сандибад…

Андрей сжал зубы до ломоты в висках и почувствовал, как страх постепенно поглощается гневом и злостью, – это было уже лучше, но все же не так хорошо, как просто спокойная и ясная голова. Любая сильная эмоция в бою может ослепить, она мешает трезво оценивать обстановку и принимать самые грамотные решения… Впрочем, времени на психологическую подготовку уже не было, и Обнорский сделал несколько шагов по направлению к самой высокой фигуре: