Борис Подопригора - Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник)

– Понятно, – повел подбородком Примаков. – Только зачем же рвать-то такой исторический документ? Вот станешь генералом – я тебе эту… бумажку… подарю – для семейного архива. Потом в музей сдашь. Хм-хм… М-да… Сережа… А ты больше мне ничего не хочешь рассказать?

Числов недоуменно вскинул голову:

– Нет. А что?

– Ничего, – пожал плечами Примаков. – Ничего такого военно-морского. За исключением одной непонятной такой мульки… Иванцову сегодня звонили… М-да… Из Москвы… Хм-хм… Из Генерального, ты понимаешь, штаба. И из ГУКа – тоже звонили. И знаешь, по поводу кого?

– Не знаю, – насупившись, ответил Сергей.

– А я тебе скажу, – ласково «успокоил» его Примаков. – По поводу некого капитана Числова… М-да… Касательно его перевода в город на Неве. Кстати, сам-то в курсе, на какую должность?

– Не знаю, – помотал головой Числов. – И знать не хочу! Не согласен я на эти переводы.

– Что значит «не согласен»?.. – начал было Примаков, но Сергей не по-уставному перебил его:

– Александр Васильевич… Я… Я там в Питере с одной девушкой познакомился – это её штучки.

– Да? – дернул бровями полковник. – Как интересно! Ты знаешь, Сережа, насколько я в курсе этой темы, Иванцову звонили мушшыны. Причем в погонах. Причем – в о-го-го каких! Иванцов аж по стенкам бегает, как с ним разговаривали: почему это он толком не знает, кто такой «сам капитан Числов» из какой-то там роты… Генерала чуть кондратий не хватил.

Сергей достал свои сигареты, нервно закурил:

– Это она… Её штучки… Понимаете, Александр Васильевич, она – олигархиня. Ну богатая очень. И в Москве у нее не просто «все схвачено», а… Только я ни в какой Питер не поеду. Это она так считает – хочу, принесите на блюдечке. Хренушки! Я – офицер, а не пупс…

Примаков некоторое время глубокомысленно молчал, потом так же глубокомысленно заметил:

– Да-а… Действительно, ты там в Питере… прошвырнулся… Ну а мосты там, архитектура как… – все цело? Эрмитаж, Русский музей… Что там еще есть? Надеюсь, сильных разрушений не произвел?

Числов понимал, что полковник откровенно глумится над ним, поэтому молчал.

– Ладно, Сережа, – вздохнул наконец Примаков. – После «выхода» поговорим. Проветришь на горном воздухе мозг… Там олигархинь нету… я надеюсь. Вот… А потом как-то надо будет это все… хм-хм… разрулить… Тебе с твоей… м-да… девушкой… И желательно, без вовлечения… хм… генералов в ваши… хм… отношения…

– Да, Александр Васильевич, – клятвенно прижал руки к груди Числов. – Вот только: я-то здесь… Это она…

Полковник сдвинул брови:

– Что?! Детский лепет! При чем здесь я, это все она… Ты – офицер или где?! Если офицер, то должен знать, как угомонить свою бабу, кем бы там она ни была! Ясно?

– Ясно…

– Ну и ладушки… хм-хм… А то у вас там – какие-то проблемы в отношениях, а почему-то я, немолодой уже полковник, получаю от товарища генерала в жопу по самое «здрасте»? Ладно, удачи тебе.

– Спасибо, Александр Васильевич.

Примаков пожал капитану руку, потом не выдержал и обнял его, затем, словно устыдившись проявления своей «лиричности», резко зашагал прочь. Правда, через несколько шагов все же обернулся снова:

– Числов!

– Я, товарищ полковник.

– А где этот, как его… любимец-то мой? Панкевич?!

– Не знаю… Здесь где-то… Позвать?

– Да нет. Это я так. Раз под руку сам не подвернулся – пущай живет…

…А Рыдлевка, не знавший – не ведавший, что его только что «пронесло», в этот момент разбирался в своей палатке с Арой:

– Азаретян, закрой дверь… Ты у меня в папке рылся? Оборзел совсем? Тебе Арарат показать?

Ара засопел, переступил с ноги на ногу, потом выпалил:

– Я не рылся, товарищ старший лейтенант… Там фотки сверху лежали. Я хотел их вернуть… Это – Родионенко, а грешили на Конюха… Вы забыли просто… А я Тунгусу отдал, и он… Ну чтобы Веселый с Конюхом помирился.

– Вы, парни, я смотрю, охуели совсем, – сказал старший лейтенант, покрутив головой. – Вся эта ваша банда. Я после «выхода» с вами отдельно займусь! Оборзели в корягу…

Ара переминался с ноги на ногу и вздыхал, как лошадь.

– Ладно, – сказал Рыдлевка. – Возьми мой аппарат, там новая пленка. Умеешь? Тогда наснимаешь всех. Кто первый в Моздок полетит – отпечатает. Даю пятьдесят рублей. Остальные – соберете сами. Ты – ответственный. Нет, ответственный – Николаев. Передашь ему. И… кончайте это все. Совсем охуели… Впитал?

– Впитал, – вздохнул Ара, взял фотоаппарат и, лихо отдав честь, строевым шагом вышел из палатки…

Ровно в 6 часов утра 28 февраля рота майора Самохвалова вышла из своего базового района в направлении Урус-Керта. На родном «бугорке» оставили только усиленное отделение для охраны.

На «выход» пошли восемьдесят девять человек. Самохвалов принял решение выдвинуться к Исты-Корту пешим порядком не из любви к «прогулкам по пленэру» – так, без техники, он надеялся обеспечить большую скрытность, потому и выходили затемно. А с техникой – какая уж тут скрытность. Армейская техника – она даже глухих разбудить может. Теоретически решение на такой марш, может быть, было и правильным, но скрытность выхода обеспечить все равно не удалось. За «бугорком» плотно наблюдали из села – в одном из домов на высоком чердаке не спали два «мирных крестьянина» в длинных закрытых рубашках из плотной ткани. Чердак этот был оборудован прибором ночного видения.

Один из «крестьян» пытался что-то по-чеченски объяснить в трубку «кенвуд»; на том конце его не понимали, и «крестьянин» перешел на русский:

– Брат, у тебя чеченцы есть? Позови сейчас.

«Крестьянин» раздраженно вздохнул и сказал напарнику:

– Одни арабы и афганцы. Вонючие… Что?

Он напряженно прижал мембрану к уху, потом помотал головой и сказал напарнику:

– Там какой-то Тарджумон-нист [137]. Знаешь?

– Нет, – покачал головой напарник. – Абу-Кутейба знаю, Саида знаю. Этого – нэ знаю.

Видимо, на том конце трубки наконец-то заговорили по-русски, потому что первый «крестьянин» вдруг закивал и обрадованно сказал:

– Да-да… Хорошо, брат… Гоблины уходят в гору. Много… Откуда знаю? Видно. Только что пошли… Не знаю, по направлению Улус-Керт. Скажи Абу-Кутейбе или Хамзату… Хорошо, брат…

…В нескольких километрах от горы Исты-Корт, куда ушла рота Самохвалова, находился заброшенный лагерь строителей ЛЭП – несколько вагончиков-времянок с остатком надписей на стенках, сохранившихся еще с советских времен, – «Ордена Знак Почета трест Грозэнергомонтажстрой», «Экран социалистического соревнования» и «Валерка-ишак». Сейчас в этом лагере располагался отряд Хамзата. Этот отряд давно уже не был мононациональным – Хаттаб Хамзату, конечно, доверял, но «усилил» на всякий случай его «войско» – дагестанцами, таджиками, узбеками, а также несколькими арабами и афганцами. С тех пор в отряде основным языком общения стал русский.