Борис Подопригора - Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник)

Надо ли говорить, что эта новость стала просто «светом в оконце» для Глинского, он только и жил ожиданием приезда Виолы. Не то чтобы Борис надеялся, что вдалеке от Москвы всё как-то снова наладится между ними… Нет, и такие мысли приходили тоже, но в их совместное долгое счастье Глинский как-то уже не особо верил – видимо, начал взрослеть. Он не хотел загадывать далеко наперед, он просто тосковал конкретно по Виоле и по женщине вообще, потому что хоть он и взрослел, но организм-то оставался ещё молодым и здоровым и, несмотря на все спецподготовки, требовал своё.

Но гастроли в Ташкенте всё откладывались и откладывались. Борис уже решил, что они и вовсе не состоятся и что Виола выдумала их, просто чтобы подбодрить его. И тут от неё пришла лаконичная телеграмма: «Завтра вылетаю Ташкент филармонию». Глинский чуть с ума от радости не сошёл, но оказалось, что радовался он зря…

Формально по переводческой линии он подчинялся Самарину – как старшему переводчику. К нему-то Борис и направился, чтобы отпроситься назавтра в Ташкент. Даже телеграмму от Виолы с собой прихватил. Но Слава его не отпустил – дескать, его самого назавтра «застолбил» учебный центр, сопровождать в Ташкент какого-то проверяющего офицера из Йемена, с которым Самарин уже работал и потому сдружился. Отказаться от этой поездки не представлялось возможным, а хотя бы один переводчик должен был остаться в расположении полка.

Кляня судьбу и скрипя зубами, Борис подчинился, но уже на следующий день узнал, что Самарин его попросту обманул. Оказалось, что Слава с Фархадовым решили просто съездить в Ташкент «проветриться». А узнал об этом Борис так: вечером следующего дня он представлял командиру полка недельную сводку радиоперехвата. Неожиданно к штабному домику подкатил «уазик». Вскоре в кабинете Халбаева появился нетрезвый Фархадов и сопровождавший его офицер-узбек из ташкентской комендатуры. При первичном «разборе полётов» вырисовывалась настоящая «картина маслом», потому что «сложить два и два» было несложно.

Как выяснилось, не было никакого йеменского проверяющего. Зато был день рождения тестя Фархадова – 63 года – столько, сколько прожил пророк. Вот они с Самариным и решили навестить родственников майора – на плов-шашлыки. Фархадов хотел, чтобы Самарин его многочисленную родню пофотографировал, потому что в те времена ещё далеко не все умели делать снимки. А у Славы от зампобою зависел перевод в Москву – капитан-то все четыре проверки сдал, вернее, почти сдал: четвёртую ему перенесли из-за трещины в кисти руки, полученной во время неудачного падения на текущих занятиях по рукопашному бою… Ну, решили – сделали, Фархадов выдумал предлог, дескать, надо «уазик» сдать в ремонт, взял с собой Самарина, и они бодро укатили в Ташкент…

А дальше через несколько часов пьяного Фархадова на ступеньках местной филармонии задержал комендантский патруль, которому он ещё и оказал сопротивление. Когда разобрались, из какой части Фархадов (а он даже пытался скрыться на всё том же якобы неисправном «уазике»), машину на штрафстоянку отправлять не стали – исключительно из уважения к земляку Халбаеву, но дали сопровождающего офицера из комендатуры.

Подполковник слушал эту историю молча и с каждой минутой всё больше мрачнел – думал о чём-то своём. Бориса же била злая нервная дрожь. А так и не протрезвевший Фархадов всё продолжал разглагольствовать, развязно пытаясь найти себе психологические оправдания:

– Командир, дорогой, у нас «уазик» на окружной рембазе не приняли из-за субботы, у них там типа ПХД [172]. На самом деле на бакшиш разводили, а мы уже туда четыре «берёзки» [173]отдали – хватит! Ну мы со Славой к родственникам моим заехали… Шашлык-машлык… А потом да, – на концерт пошли. Филармония – как вы на совещании советовали… Какая-то там цыганочка из «Ромэн» приехала… Такая кошёлка с выебоном… Кстати, на военных всё время зыркала. Похоже, командир, кто-то из Красной армии ей вдул как следует, понимаете! Понравилось, вот и искала, кто следующий.

– А где Самарин? – очень нехорошим голосом спросил командир полка.

Фархадов помотал головой:

– Слава с концерта ушёл, чтобы до завтрашних занятий успеть плёнки проявить.

– Тоже пьяный?

– Нет… Совсем трезвый. Говорил – жарко слишком…

(На самом деле пьянющий в стельку Самарин появился в части на пару часов раньше Фархадова и тихо залёг в полковой общаге.)

Командир полка долго смотрел на Фархадова, катая желваки по скулам, и вдруг словно вспомнил о присутствии в кабинете Бориса:

– Вы свободны, товарищ старший лейтенант.

Борис, трясясь от злости, пулей вылетел из кабинета, но его остановил прапорщик-порученец командира, тоже, естественно, узбек. Он сказал, что Глинского просили перезвонить на почту, там вроде бы какая-то срочная телеграмма лежит. Прямо из приёмной Борис и перезвонил, телеграмму ему тут же и зачитали. Она была короткой: «Спасибо за встречу Виола». Глинский положил трубку и быстро направился в полковое общежитие – правду, видать, написали ему в своё время в характеристике о вспыльчивости…

Найдя в общаге Самарина, мирно спящего в атмосфере плотного перегара, Борис вылил ему на голову ковш холодной воды и схватил за грудки:

– Слышь, ты, урод! Я же тебе показывал телеграмму! Я же тебя по-человечески просил! Слышь! Что ж ты за говно-то такое?!

Слава долго не мог очухаться и понять, в чём дело. Наконец, более-менее придя в себя, он не нашёл ничего умнее, как сказать заплетающимся языком:

– А ты не борзей… На неприятности нарываешься? С тебя, «мазника», хватит и московского блядства…

Вот это он сказал совсем зря, потому что тут же получил от Бориса слева и справа пару прямых в переносицу…

На следующий день все троё – проспавшийся Фархадов, Глинский и Самарин со сломанным носом и заплывшими мигающими глазёнками – стояли навытяжку в кабинете Халбаева. Командир полка спецназа не любил проводить долгие служебные проверки. Фархадову он вкатил строгий выговор, но не за пьянку и обман командира, а за то, что тот «сдался» патрулю. Официальная формулировка была просто убийственной для спецназовца – «за нерешительные действия в штатной ситуации». Ещё большим унижением для Фархадова стало то, что ему, майору, объявили выговор в присутствии младших офицеров.

С капитаном и старшим лейтенантом подполковник тоже церемониться не стал:

– А вас, молодые, надо в «чистом поле проветрить». Чтоб прыткость вашу в полезное для службы русло направить. Так что готовьтесь. Недельки через три, максимум через месяц. Как замены придут. А придут они быстро. Меня тоже в Москве уважают…

«Проветривание в чистом поле» означало командировку в Афганистан – в Чирчике такие вопросы решались быстро. Халбаев слов на ветер не бросал и в «переписки» с московскими кадровиками без особой необходимости не вступал. А капитана и старшего лейтенанта формально даже не наказали – им же предстояло написать рапорты в Афганистан, а туда посылать с не снятыми взысканиями было не положено…