Борис Орлов - Судьба — солдатская

Наговорившись, они долго молчали. Молчали не потому, что не о чем было говорить. Говорить было о чем. Но молчали, потому что все, касающееся друг друга, стало им понятным, близко легло к сердцу каждой и превратилось как бы в свое, личное.

Да, что бы ни было у той и другой из них в прошлом, сейчас они сравнялись. Жизнь как бы поставила их на одну доску. Исповедь Матрены, хлебнувшей всего с закраешками, о своей бабьей доле растрогала Валю, приблизила к этой женщине. И впервые, пожалуй, и сами-то слова «бабья доля» обрели для нее, Вали, смысл и звучали не оскорбительно; впервые осознала она, что ей тоже присуще все женское, бабье… Подумав о своей беременности, она положила под одеялом на живот руку. Хотелось сознаться Матрене и в этом, но что-то удерживало.

С топчана Матрена поднялась не скоро. Постояв над Валей, она вспомнила о делах и проговорила:

— Через день-другой снова придут из лесу… Нам надо в две смены шить, по-фабричному. Зима надвигается — торопят нас. Опосля, когда снег повалит, хоть сколь лежи, сказали. Вот я и прикинула: сегодня сама начну свою смену. До петухов пошью, а там ты уж — сама хозяйством займусь. Так посменно и станем…

— Выходит, вы без отдыха будете? — удивилась Валя. — Вы же так свалитесь?

— Не свалюсь. Я привычная.

Матрена постояла еще и ушла.

Вале не спалось. Ворочалась. Растревоженная разговором, слушала, как ровно шумит в избе швейная машина, постукивают дождевые капли за окошком, ветер треплет свисающий со стрехи клок соломы. В голову лезли разные мысли. Не могла забыть о присланном Матрене письме — решила отправить с партизанами коротенькую записку Петру. И тут заметила, что после разговора на сердце стало намного легче: тревоги как бы улеглись, а беспокойство — за отца, за мать, за Петра, за себя, наконец, — отодвинулось, приглохло. И в этом умиротворенном состоянии начала она складывать в уме письмо Петру. Складывала, складывала и уснула.

Проводив Валю, Петр загрустил, часто вспоминал о ней, и, когда вспоминал, она виделась ему обычно уходящая: в толстой кофте, в отцовских сапогах и брюках, с узелком в руке… С нетерпеньем ждал он возвращения Провожатого.

Петр зачастил к берегу озерка — на то место, где они с ней умывались. Ходил и туда, на мшистую полоску сухой земли… Думал, думал.

Георгий Николаевич начал ловить его на том, что он постоянно присматривался к бойцам — глядит, не появился ли Валин провожатый. Старался успокоить его.

Изредка натыкался взор Петра и на Егора. Натыкался и уходил. Петр заметил, что человек этот не такой уж и весельчак-парень, что на душе у него, как говорится, скребут кошки. «Может, Валюша и права, — стал думать о парке Петр, — сильный человек, и только. Волевой. — И бичевал себя: — А я вот… Надо, как он — нечего раскисать: чему быть, того не миновать». Но из этого самобичевания мало что выходило.

Как-то Петр сидел у озерка. Березы, обожженные первыми заморозками и холодными утренними росами, начинали желтеть. И от этого вода в озерке казалась такой, будто примешал кто к ней желтовато-зеленого порошка и не оседает он на дно. К взгрустнувшему Петру подошел Пнев.

— Что ты киснешь тут? — спросил он улыбчиво. — О Валентине думаешь? Валентина твоя будет устроена с шиком и блеском. — И переменил тему: — Вот что-то долго нет разведчиков — я их отправил лужан искать.

— А что они вам, лужане?

— Как что? — удивился Пнев, поглядывая на встававшего Петра. — Там все наше начальство должно быть. Ясно ведь: истребительный батальон при взятии Луги ушел в леса, ну и начальство района с ним. Куда же ему еще деться?! А мы… хоть и на автономном положении как бы, а… под их подчинением. По их указаниям живем.

Они долго смотрели на озерко. Петр собирался уже уходить. В это время Пнев сказал:

— Мне Георгий Николаевич говорил, что ты пулеметчиком был. Это правда?.. Ага-а! Тогда у меня к тебе деловое предложение: бери у меня пулемет, а пукалку свою… сдай. Пулемет новенький, в Луге еще выдавали, а пулеметчика… убило. Не хочется отдавать в неумелые руки, потом не выцарапаешь. — И мягко посмотрел Петру в глаза: — Так как, согласен? А то… с винтовкой в бою — тоскливей.

Петр согласился, и они пошли к палатке Пнева.

На поляне, собравшись в кучу, спорили бойцы. Парень, которого в отряде все звали Непостоянный Начпрод, потому что почти в каждом бою с гитлеровцами, если верх брали партизаны, он ухитрялся добыть какие-нибудь трофеи, особенно съестное, убеждал других:

— А я считаю, надо по всем правилам. Егор прав. Уж сделать так сделать.

— О чем это вы? — спросил, подойдя к партизанам, Пнев.

— Да вот, товарищ командир, — заговорил Егор, будто жалуясь, — зашла речь о бане. В бане давно не были, соскучились. Ну и кто во что горазд. А я согласен с Непостоянным Начпродом: уж сделать, так сделать настоящую, с веничками… А по мне, так и с рюмкой крепенького… Знаете, по-нашенски!

Пнев подумал и возражать не стал против такой бани, но предупредил, что не больше как по рюмочке и что не раньше субботы, потому что времени до этого не будет. Оглядев бойцов, он добавил:

— Как, не против? — и прикинул что-то в уме. — Ну вот. Раз вы согласны с такой баней, — он смотрел на Егора, — то вам и карты, по-моему, в руки. Беритесь, организуйте. Разрешаю взять в помощники… ну, кого, скажем… Кто смелый? — Он обвел всех улыбчивым, добрым взглядом. — Ну, сами решите. Подготовьте к субботе и сходим. — Пнев тряхнул длинными русыми волосами, забросив их назад — они всегда у него спадали на глаза. Проговорил, направляясь к своей палатке: — Не в субботу, так в другой день после субботы сходим — самогон, он не портится.

Получив пулемет, Петр долго ворочал его в руках. Чем-то близким, родным повеяло из прошлого — вся будничная солдатская жизнь промелькнула перед глазами, вспомнились довоенные учения, после которых не раз хвалили Петра за смекалку и умение, за меткую стрельбу по мишени… Похлопав пулемет по прикладу, как старого, закадычного друга, Петр, не умея скрыть чувства, с восхищением сказал:

— Хорош! Новый еще.

До обеда, уговорив Момойкина быть у него вторым номером, Чеботарев возился с пулеметом: разбирал его, чистил, смазывал, а собрав, долго проверял спуск — прилаживался. Они вдвоем перебрали в дисках патроны. Начавшийся дождь загнал их в палатку. Вели пустячные разговоры. После ужина Петр уснул. Когда утром проснулся, то возле Георгия Николаевича, спавшего на спине, увидел бойца, которого Пнев посылал искать лужан. Он спал, похрапывая, подложив под щеку ладонь. Имя у него было Семен, но в отряде звали его Разведчиком.

О палатку снаружи били частые дождевые капли, стенки ее поводило ветром. В полуоткрытый вход несло холодом и сыростью.