Борис Орлов - Судьба — солдатская

— Куда-а! Назад! Стой!

Он сам не узнал своего голоса. Так кричал он последний раз, когда полк отбивался от немцев в неравном, тяжелом бою.

И партизаны остановились. Семен, подскочив к Петру, спрашивал, в чем дело.

— Туда надо бежать, на левый фланг! — выдохнул Чеботарев. — Там же мало наших, а карателей… — И вдруг скомандовав: — За мной! — кинулся, чуть углубляясь в лес, к левому флангу. За ним еле поспевал Момойкин с коробкой дисков и винтовкой. Слышалось, как стелется за спиной шорох ломаемых кустов. «Бегут», — не оборачиваясь, думал Петр.

Выскочил он из леса на заросший вереском и тощей березкой взгорок, как раз против того места, где немцы, разобравшись в обстановке, намеревались загибать фланг, чтобы охватить ту группу. Падая, Чеботарев нажал на спуск. Прорешетив дорогу вокруг машины, упал. Машинально вдавил ножки пулемета до сошников и снова — уже прицельно — повел огонь. Вокруг посвистывали пули. Но Петр не слышал этого. Он лишь видел мушку, на которую ловил перескочивших обочину дороги, но еще не успевших проползти к лесу гитлеровцев.

С какой-то жадной страстью расстреливал Петр гитлеровцев. Напало на него дикое остервенение. Момойкин тянул его за ногу, прося отползти за укрытие. Но Петр не слышал. Только когда подполз к нему Семен и стал кричать, требуя, чтобы он чуть отполз за взгорок, а то пристрелят, Петр начал пятиться вместе с пулеметом.

Обратно, за дорогу, успело отползти не больше десятка гитлеровцев. Остальные, добитые из винтовок и автоматов подоспевшими бойцами, темнели прямо перед Чеботаревым в самых разных позах. Тех, за дорогой, забрасывали теперь гранатами.

Семен с Непостоянным Начпродом поползли к убитым немцам, чтобы забрать валявшиеся возле них автоматы и ручной пулемет. А левее, метрах в ста от Чеботарева, еще кипел бой. Бойцы подожгли машину. Две овчарки, сцепленные поводками с третьей, убитой, с визгом волокли ее по дороге. Сейчас там стреляли в гитлеровцев, которые успели спрятаться в выемке с той стороны дороги. Эти немцы были недосягаемы: укрытие мешало, а гранаты не долетали. Чеботарев сразу понял, что если ему выползти вперед, то он сможет достать их пулеметом. И Петр, выскочив на взгорок, открыл стрельбу — сначала по пулеметчикам, а потом, когда они замолчали, стал шерстить без разбора. Немцы заметались. Ползли кто куда. А ползти им, собственно, было некуда. Спасение их было в одном: набраться мужества, подняться и броситься к лесу, на жиденькую цепь партизан…

Бой почти затих, когда Непостоянный Начпрод, жадный, видно, по натуре человек, и Семен приволокли, отползая по-пластунски, собранное оружие, патроны, гранаты. Непостоянный Начпрод прихватил даже рюкзак из телячьей шкуры.

Прибежал откуда-то, часто дыша, Пнев. Плюхнувшись возле Петра, он кричал ему в самое ухо:

— Сворачиваться надо!.. Молодец! — А в голосе его, высоком и резковатом, слышалось торжество, радость. — Мы там… тоже поработали!..

По приказу Пнева бойцы расхватали собранные Семеном и Непостоянным Начпродом трофеи и понеслись, не разбирая дороги, в глубь леса. В километре от места боя догнали основную группу. Остановились. Проверяли, кого недостает. Недоставало шестерых — посчитали убитыми. Поправляли повязки раненым. Семен, подойдя к Чеботареву, сказал без всякой зависти:

— А маневр у тебя получился генеральский.

— Орден тебе за такое, Чеботарев, — вставил откуда-то из-за спины Непостоянный Начпрод.

Петр оглянулся. Непостоянный Начпрод держал самодельную, от руки начерченную карту района и ставил на ней крестики. Поймав взгляд Чеботарева, он оторвался от карты и проговорил:

— Учет веду. Сколько еще провоюем, неизвестно. А память человека короткая. Вот и думаю: после войны эту штуку сдам в краеведческий музей. Я ведь по специальности историк…

Чеботарев слушал его и краснел: «Что уж тут орден… Ты сам не меньше сделал». Не любил Петр, когда его хвалили.

Вскоре отряд направился к лагерю.

Шли по еле заметной тропе. По сторонам тянулись сначала моховые болота. Пнев все время находился впереди. Перед ним на видимой связи двигался головной дозор. За командиром цепочкой вытянулся отряд. Глухой, молчаливый лес, пропуская их, будто присматривался, стараясь отгадать, что же заставляет этих уставших людей брести такой дорогой, где и зверь не всякий ходит.

Обер-штурмфюрер СС барон Генрих фон Фасбиндер стал уже гауптштурмфюрером СС. Трудно сказать, что этому способствовало — родовитая ли фамилия, или знакомство со штурмбанфюрером, или просто фортуна войны. Но что бы ни способствовало, а Фасбиндер ощутил повышение в чине. Это повышение принесло ему новые почести и место чуть ли не хозяина Луги. И он усердствовал. В пойманном с ложной бумагой на имя Рябинина Ивана Терентьевича он угадал фигуру, каким-то образом связанную с подпольем. И первой уликой против схваченного явилась его одежда, от которой исходил торфяной, прелый запах. Фасбиндер чутьем угадал в нем того, кого следовало во что бы то ни стало сломить. Заставить заговорить его, считал гауптштурмфюрер, означало обеспечить успех значительной карательной операции. А это что-то давало и ему лично.

Барон подверг Провожатого пыткам. Сначала это делали обыкновенные палачи, а когда их искусство ни к чему не привело, Фасбиндер взялся за это сам. Добиваясь признания, он шел на все. Но, промучившись с пойманным не день и не два, барон отчаялся. Разъяренный, он стал придумывать новые приемы пыток.

Однажды в тихое холодное утро Фасбиндер гулял в парке — ломал голову над тем, как заставить заговорить Провожатого. Листья на деревьях уже опадали, и парк с полуразрушенной церковью, в которой до войны был клуб, весь просвечивался. Вода в реке, разливающейся в этом месте широко, подернулась легким туманом, и утренние лучи солнца не доходили до ее поверхности. Гитлеровец долго смотрел на эту картину и вдруг подумал: «Как глухая». Подумал, и тут ему пришла мысль о новом приеме пытки. Фасбиндер, смакуя, как взвоет от нее партизан и развяжет наконец язык, погулял вдоль берега еще и потом только направился на службу.

Зайдя в свой кабинет, гауптштурмфюрер потребовал привести к нему Провожатого. Того привели. Усадили на стул посреди комнаты. Барон долго ходил по кабинету, держа в руке шведскую спичку. С разных сторон присматривался к Провожатому. Примерялся.

Уставший от пыток Провожатый сидел, свесив на грудь голову. Глаза его смотрели куда-то в пол и будто не замечали барона. Исхудавшее, в синяках от побоев лицо выглядело страшным. Барон наконец подошел к нему. Через силу улыбнувшись, он спросил ледяным голосом:

— Как, вы начнете говорить или по-прежнему будете упорствовать?