Константин Рогов - Годы

Девушки, хозяйки квартиры, узнав, что я старший начальник в штабе, зазвали меня к себе и стали усиленно просить меня взять их с собой. Я им отказал, сославшись на то, что есть начальники постарше меня. Одна из девушек обошла почти всех командиров штаба с аналогичной просьбой, но уехать ей не удалось.

В Кисловодске я увиделся с комкором гвардии генерал-майором И. Т. Замерцевым. Ивана Терентьевича, оказывается, тоже осаждали с просьбами помочь выбраться из Кисловодска:

— Понимаешь, приходят сегодня ко мне ленинградские артистки-балерины, они здесь на гастролях, и просят взять их с нами. Я спрашиваю их, а что вы можете делать? А они согласны на всё, хоть бельё стирать. Что ж, думаю, не оставлять же их немцам, пусть уж лучше заводят шашни с нашими командирами. И взял, будут работать на полевой почте и в отделе тыла.

А капитан Шалоплут подмаргивал мне из-за спины генерала.

Командир корпуса уехал, оставив мне несколько пачек генеральских папирос «Казбек». Сам он не курил, но папиросно-табачное довольствие регулярно получал адъютант Шалоплут, тоже не куривший.

Немцы поджимали. Во второй половине дня передовые подразделения, мотоциклисты, были уже под Кисловодском. Под вечер части корпуса выступили по узкой горной дороге на Нальчик.

По каким-то, зависящим или не зависящим ответственных лиц управления здравницами и горсовета, в Кисловодске осталось значительное количество раненных бойцов и командиров, лечившихся здесь. Те тяжело раненные, которые уже могли самостоятельно передвигаться, многие на костылях, преимущественно командно-начальствующий состав, осаждали автомобили корпуса и упрашивали взять их, упрашивали не оставлять немцам. Конечно, к их просьбам не оставались глухими, но автомобили не могли вместить и малой доли их. Были просьбы, были и проклятия. И от сознания невозможности помочь им, становилось муторно на душе, и стыдно. И не дай бог оказаться в их положении!

В Кисловодске остались те раненные, которые не могли самостоятельно передвигаться. Вероятно, большинство из оставшихся были разобраны местными жителями, в первую очередь обслуживающим персоналом госпиталей-санаториев. Гвардейцы были свидетелями того, как раненных вели под руки, или несли на носилках по улицам города и заносили в дома. Наши хозяйки, где мы ночевали, тоже приютили одного раненного капитана.

Но растаскивание по квартирам раненных, хотя и показывало высокую сознательность и патриотизм жителей Кисловодска, их человечность, однако не снимало смертельной опасности, опасности попасть в руки гестапо. Опасность нависла и над раненными, и ад теми, кто их приютил.

Дорога на Нальчик изобиловала крутыми подъёмами и спусками, по ней, похоже, ездили только на арбах. Я хорошо запомнил один подъём, где ни автотягачи, ни лошади не могли вытащить на перевал орудия. Орудия вытаскивались людьми и с помощью людей. Руководил этими работами генерал Замерцев, который и сам, нередко, ухватившись за канат, тянул орудие в гору. Работали все, не считаясь с тем, какому подразделению, части нужно было помогать.

О том, насколько измотались бойцы, можно было судить по такому факту. Колонна шла медленно, не зажигая фар, по дороге, покрытой толстым слоем пыли. На одном, сравнительно ровном участке, где автомобиль шёл так, что казалось он плывёт, ехавшие в штабной полуторке, почувствовали небольшой толчок и услышали приглушённый крик. Я, присмотревшись, увидел, что прямо на дороге, в пыли, лежат несколько бойцов и спят! Никто из них не проснулся от крика товарища. А тот, которого переехал грузовик, снова уснул. Не всегда такой наезд кончался благополучно, как правило, не кончался. Особенно когда наезжало орудие.

На рассвете 2-я гвардейская добралась до реки Малка, и, переправившись через неё вброд, двинулась по дороге вдоль берега в верх по течению. Река Малка, горная река, а при значительной ширине, имела небольшую глубину. Зато течение сбивало с ног. Широкая долина реки, каменистое ложе, несколько аулов, расположенных в долине, утопающей в зелени, поражали сибиряка Козлова, и он восклицал:

— Вот где житуха!

Дорога вдоль Малки была хорошей и вечером гвардейцы уже отдыхали в селе Верхний Куркужин.

Мне Верхний Куркужин запомнился как одна длинная и широкая, слегка извилистая, улица. По сторонам улицы стоят дома, утопающие в густой зелени садов. В садах много фруктов, особенно спелых слив. Ветки со сливами свисали через изгороди-плетни и каменные заборы. Давно уж мне не приходилось наблюдать такой мирной картины, как тогда в вечернем Куркужине.

Вечер. Заходящее солнце вот-вот коснётся своим краем горы. По улице бредёт стадо коров, растекаясь по своим дворам. У дворов, на скамьях или камнях сидят старики, стоят женщины и дети. А война? Войну здесь ничего не напоминало. Небольшое количество военнослужащих на улице нисколько не нарушало общего впечатления. Вдруг, головы почти всех сидящих и стоящих повернулись в одну сторону. Я тоже посмотрел в ту сторону и застыл. Прямо на меня шла сказочная красавица-царевна, у которой «горит звезда во лбу». Какая красавица! Высокая, стройная, с изумительно красивым белым лицом. Глаза большие, опущены вниз и прикрыты длинными чёрными ресницами. Чёрные толстые косы ниже пояса. А как она шла! Скромность, и в тоже время, горделивость, проглядывали во всём её облике.

Понятно, что мы смотрели на девушку как зачарованные. А она шла, и слегка склоняла голову, приветствуя односельчан.

Когда девушка свернула в свой двор, гвардии сержант Козлов выдохнул:

— Ух ты! Такую, ясное дело, кто хочешь полюбит почём зря!

Мне предстояло не спать почти всю ночь. Дел особых не было, но пришла моя очередь бодрствовать.

В большом доме, где расположилась оперативная часть штаба, проживала семья из четырёх человек. Это были мать и трое её детей: взрослая дочь, сын и дочь младшего школьного возраста. Я разговорился с взрослой дочерью хозяйки, оказавшейся учительницей и комсомолкой. Мы пробеседовали с ней до поздней ночи. Мажан Камижева, так её звали, рассказала мне про быт и обычаи местных жителей, так не похожих на русские обычаи. И не только про обычаи кабардинцев и балкарцев, но и чеченцев, черкесов, ингушей, осетин и об их отношении к русским, к войне. Беседа длилась долго, заполночь, хотя я и не удерживал Мажан. Всё это время возле нас вертелся её брат.

— Почему он не спит. Ему давно пора спать? — не выдержал я.

— У нас такой обычай, — ответила Мажан, улыбнувшись, и тем самым сделав своё и так ассиметричное лицо, ещё более ассиметричным. — Нельзя оставлять девушку один на один с мужчиной. Я говорила маме, что у русских другие обычаи и ничего плохого не случиться, но мама не слушает меня.