Илья Симанчук - НИГ разгадывает тайны. Хроника ежедневного риска

Чиркая спичками и обжигая себе пальцы, друзья осторожно перешагивали через спящих. Одни неистово храпели, другие стонали или метались. Огонек зажженной спички выхватил обросшего рыжей щетиной солдата, который смешно чмокал губами, точно ребенок спросонья.

Наконец Мещеряков и Борошнев оказались в углу, более или менее свободном. Тут же скинули ставшие от сырости пудовыми, шинели и по-походному — одна пола под себя, другая на себя — улеглись: авось и согреемся, и просохнем!

Заснули, конечно, моментально. А когда проснулись — подвал был почти пуст. Вышли на воздух. По небу низко перебегали облака. В их разрывах проглядывали по-весеннему синие-синие кусочки неба. Ни на минуту не утихавший со вчерашнего дня холодный ветер морщил воду в лужах.

Пошли, доложились, добрались до указанного трофейщиками собранного на скорую руку склада боеприпасов. Теперь — плевать на холод и дождь: надо смотреть в оба.

Первым отличился Мещеряков.

— Гляди, Володька! — Он дернул за рукав Борошнева. — Выстрелы к семидесятишести. Знаешь их противотанковую?

— Знаю, конечно.

— Ну, вот и боеприпасы к ней уже известны. А эти — того же калибра, но новые. Раньше такие не встречались! Вот — явно бронебойный. А у этого, гляди, головка снаряда — овальная, взрыватель — маленький. Не иначе какая-то новая разновидность кумулятивного… Их надо бы в Москву, да поскорее!

— Точно, — согласился Борошнев. — Раз ты, Коля, нашел, ты и вези. А я здесь еще покопаюсь: и на этом складе, и в окрестностях… Отступали фашисты здесь спешно, так что побросали, наверно, немало. Ну, договорились?

В обнимку с двумя закутанными выстрелами доехал Мещеряков на товарняке до Волоколамска. Там пересел на нормальный поезд. В Москву попал поздно. Пришлось на Савеловском вокзале сдать трофеи в камеру хранения. Это уже становилось привычным. Рано утром прибежал за ними, и старушка, дежурившая в камере, сказала:

— Вот хорошо, что не задержался. Ты уж забери, ради бога, эти штуки поскорее. До чего же война проклятущая довела! Заместо обыкновенных чемоданов форменное смертоубийство как багаж норовят пристроить…

А Борошнев на следующее утро разузнал у солдат охраны, выделенных из части, освободившей Погорелое Городище, где были артиллерийские позиции врага. Разделавшись с осмотром склада, он, яростно выдирая сапоги из густеющей на холоде грязи, двинулся за станцию.

На опушке рощи, нещадно ободранной лихоимцем-ветром, увидел Борошнев артиллерийские позиции, разбитые орудия, несколько брошенных ящиков с боеприпасами.

Со всей предосторожностью он открыл один ящик, другой. Орудия-то взорвали, а в выстрелы, может, насовали подвохов…

Но нет, ничего подозрительного не заметил. Зато сами выстрелы оказались весьма любопытными. И осколочно-фугасные, и бронебойные, и кумулятивные.

— Выстрелы эти надо доставить в Москву. Помогите мне, пожалуйста, — обратился Борошнев к солдатам трофейной команды.

— Чего ж, надо — значит надо, — деловито отозвался сержант, старший команды. — Как повезете? Прямо в ящиках?

— Нет, в укупорках тяжело. Килограммов по двадцать каждая, я один в дороге с ними не справлюсь.

— Понял вас. Может, возьмете плащ-палатку? У нас их, трофейных, до черта! Кладите сюда… Сколько вам надо? Вот эти три? Хорошо. Потом за края ухватитесь и тащите. А погрузиться мы вам пособим.

Уже смеркалось, когда Борошнева с грузом пристроили на открытую платформу отправлявшегося «сборного» поезда.

— Спасибо, теперь все в порядке. Ну, счастливо! — попрощался он с сержантом.

Поезд дернулся, пошел. Борошнев уселся, бережно придерживая края плащ-палатки. Где-то высоко над головой в сумеречной мгле перекликались невидимые птицы. Наверное, отправлялись зимовать в южные края.

«Куда-нибудь в Африку летят, — решил Борошнев. — Конечно, тут и холод, и война… Впрочем, сейчас и там война! Надо же, на каких площадях, на каких расстояниях развернулась она, чтоб ей ни дна ни покрышки…»

И вдруг явственнее всяких птиц услышал он злобное с придыханием хрипение мотора вражеского самолета. Вот оно все слышнее, все слышнее… Белесоватая омерзительная вспышка осветительной бомбы вырвала из темноты платформу, весь поезд, деревья по обе стороны дороги. Их плоские тени, словно в ужасе, метнулись в разные стороны.

Поезд затормозил довольно резко, так что Борошнев даже потерял равновесие, но груза своего из рук не выпустил. Где-то впереди прогрохотал взрыв. Свет погас, и поезд рванулся вперед. Повисла на парашюте следующая осветительная бомба. Поезд снова сбросил скорость. И так же, рывком, метнулся вперед. Теперь взрыв грянул слева от пути. Взрывная волна долетела до Борошнева, и он чуть было ее свалился с платформы.

«А если какой-то шальной осколок бомбы ударит в мои выстрелы, как только поезд опять приостановится? Сгрести в охапку свое добро и в лес? А потом что? Да, надо же было мне ляпнуть сержанту: все теперь, мол, в порядке… Нужно, видно, теперь понадеяться на машиниста. Отчаянный и дело свое знает — будь здоров!»

Еще несколько раз озаряли мертвенным светом все вокруг осветительные бомбы. Еще несколько заходов сделали фашистские самолеты, устремляясь в пике, норовя разнести в щепки и какой-то неистребимый, будто заговоренный, поезд, и само железнодорожное полотно. То слева, то справа, то сзади, то спереди грохотали взрывы. Но все впустую.

В этом ожесточенном, яростном поединке беззащитного поезда с бомбардировщиками врага как-то судорожно проскочила ночь. Борошнев с удивлением заметил, что уже начало светать и между деревьями разлилось молочное марево. Тут он вновь различил перестук колес на стыках рельсов и понял — исчезли проклятые самолеты. Ай да молодец машинист! Ему бы орден за такой рейс…

Только теперь Борошнев почувствовал, что у него совсем закоченели ноги. Сапоги, видно, не просохли от непролазной грязи, а под утро похолодало. Он даже различил, что близкие к дороге кусты и трава посеребрены инеем.

Борошнев стучал ногами, бил одной об другую. Помогало не очень… Хорошо, что наконец доехали до какой-то станции, на которой стоял нормальный пассажирский поезд, уже собравшийся отойти в сторону Москвы.

Борошнев спрыгнул со своей платформы, стащил груз и на негнущихся одеревеневших ногах устремился к поезду. На ступеньках ближнего вагона покуривали два молоденьких лейтенанта.

— Подсобите, ребята, — на ходу крикнул Борошнев, и те, как по команде бросив окурки, подхватили и провисшую под тяжестью выстрелов плащ-палатку, и самого перемазанного окоченевшего капитана.

Только в купе, аккуратно пристроив груз, сняв сапоги и растерев ноги, Борошнев с досадой мысленно корил себя: «Эх, ты, голова садовая! А про машиниста забыл? Как зовут — не узнал. Да хоть бы просто спасибо сказал, руку пожал… Ишь, поскакал пересаживаться!..» Сразу стало жарко от нахлынувшего стыда.