Богдан Сушинский - Флотская богиня

— Саму войну и все, что на ней сейчас происходит, вы, товарищ капитан, конечно же считаете «законными», — попыталась въедливо усовестить его медсестра Корнева. — Ну-ну…

— Ладно, кончаем эту бузу, — сдался эскулап-капитан. — Если командование полка действительно так решило, то… ему виднее, — осуждающе пожал он своими тощими плечиками-крылышками. Начальник даже не пытался скрыть, что недоволен решением полковника, но вынужден подчиниться.

— И даже не сомневайтесь. По мудрости своей, командование в самом деле зачислило Евдокию Гайдук в личный состав и поставило на довольствие, — победно, с явным намерением хоть в чем-то досадить, дожимала его Вера, наблюдая за тем, как мужчины-санитары снимают с кузова носилки с раненым зенитчиком.

Из небольшого особнячка, наспех приспособленного под операционную, донесся душераздирающий крик какого-то солдатика, судя по голосу, явно мальчишки. Однако встрепенуться он заставил только курсистку, остальные же, в том числе и мужчины-санитары, курившие на ступеньках приемного отделения в ожидании следующей партии раненых, отнеслись к этому всплеску боли без особых эмоций. Когда же вопль повторился, один из санитаров даже проворчал:

— Лучше бы матерился, так оно для души и боли отходчивее.

— Моли Господа, чтобы сам в его шкуре, да на этом же столе, не оказался, — упрекнул его «собеседник по махорке».

Что же касается эскулап-капитана, то он даже не взглянул в сторону операционной, зато стал еще мрачнее и, пусть и запоздало, но все же огрызнулся:

— По мудрости или по глупости назначили эту девчушку в санитарки — мы еще посмотрим, — ответил он медсестре. — И кто ей больше добра желает: я или ты со своим командованием — над этим тоже еще подумать надо.

— Во всяком случае, я уже видела, как эта эскулапка перевязывает. Толковая девчонка; главное, что крови да мяса людского не боится. Сама я, помню, поначалу раз пять сознание теряла. Словом, пусть служит.

— Так ведь восемнадцати ей нет! Наверняка и в штабе соврала.

— Да что вы все годы наши девичьи считаете, эскулап-капитан? Пока вы решитесь звать девушку замуж, она аккурат созреет, — вновь осадила его пышнотелая тридцатилетняя Корнева, давая понять, что с этой минуты Евдокимка окончательно переходит под ее попечительство.

— Ну при чем тут «замуж», Корнева?! — болезненно поморщился начальник лазарета. — Не видишь, что ли? Вокруг — сплошная буза… Как и вся эта мерзопакостная служба, которая тоже — буза.

— А при том, что и сама я когда-то пришла в госпиталь, после медсестринских курсов, птенчик-птенчиком. Однако же ничего, оперилась да остепенилась. В отличие от вас, товарищ капитан, поскольку вы все никак не остепенитесь.

— Прекратить бузу, Корнева!

— Так еще ж даже и не начинала, — язвительно, воинственно подбоченясь, огрызнулась медсестра. — Если уж я в эту самую «бузу» ударюсь, наш эвакогоспиталь, как он теперь именуется, придется расформировывать.

— Его следовало расформировать сразу же, как только ты была зачислена в штат.

Словно бы испугавшись собственной щедрости, с какой он наделил красотой крепкое тело этой рослой женщины, Всевышний тут же уравновесил свои старания скуластым, небрежно вытесанным, а главное, испещренным фурункулами лицом. Однако Евдокимке она как-то сразу понравилась. Причем настолько, что даже доверилась ей своим уличным прозвищем.

— Теперь понимаешь, почему весь госпиталь капитана «бузой» называет? — еле слышно, почти сквозь стиснутые зубы поинтересовалась Вера. — А порой еще и «мерзопакостной»?

— Чего уж тут непонятного?

— Ниспослали же мне вас господь и командиры! — поморщился тем временем капитан, наверняка услышав их перешептывание, и поспешил в канцелярию госпиталя. — Не служба, а сплошная мерзопакостная буза!

Сняв с машины последнего раненого, девушки вместе с санитарами отправились на ней к железнодорожной станции. В тот день немцы бомбили «железку» с особым остервенением, не обращая внимания на то, что с разных сторон ее прикрывали два зенитных орудия и две пулеметные спарки.

Там все еще горел какой-то вагон, который пытались тушить две пожарные машины и несколько десятков солдат. Руины вокзала дымились. Однако раненых осталось только трое — красноармеец и двое путейцев, уже кое-как кем-то перевязанных; остальных успели увезти на армейских машинах.

С помощью санитаров и подоспевших патрульных девушки погрузили страдальцев на устланный сеном и застеленный брезентом кузов и были убеждены, что спасут их, но на обратном пути снова попали под бомбежку. Буквально в двухстах метрах от госпиталя штурмовик устроил на них настоящую охоту. Санитары успели спрыгнуть первыми и кто знает, как сложилась бы судьба Евдокимки… но, воспользовавшись очередным разворотом самолета, Вере удалось схватить сжавшуюся в калачик курсистку и буквально выбросить ее на дорогу.

Едва девушки успели забежать в ближайший двор и упасть за невысокой каменной оградой, как бомба взорвалась почти рядом с грузовиком, буквально в трех шагах от борта, где до этого пряталась курсистка. Вслед за этим раздался еще один взрыв, очевидно, уже бензобака машины…

Когда налет окончился, эскулапки вышли из своего укрытия, однако, приблизившись на несколько метров к тому месту, где стояла машина, испуганно уткнулись лицами в плечи друг друга. Это была единственная возможность не видеть того ужасного месива из дерева, металла и человеческой плоти, которое им открывалось. Немного придя в себя, они бросились бежать от этого страшного места. За углом ближайшего переулка курсистку беспощадно стошнило.

Впрочем, прежде чем свернуть за угол, Евдокимка оглянулась и заметила, что к месту взрыва осторожно приближаются усатые санитары. Она им искренне посочувствовала.

— Вот это правильно. Это хорошо, что вырвало, — похлопала ее по плечу Вера, окончательно приводя в чувство.

— Да что ж тут хорошего? — та стыдливо вытирала губы отрезком бинта.

— В самом начале войны точно в такой же ситуации одна фронтовая фельдшерица сказала мне: «Не тушуйся, эскулапка: для медсестры первая рвота, как для новобранца — первый артобстрел».

— Тоже мне философ-самоучка, — поморщилась Евдокимка.

— Не скажи. Она оказалась права. Буквально через два часа после этого разговора наша Акулина Никитична погибла от осколка какого-то залетного дальнобойного снаряда. Только и оставила мне на память о себе приданое в виде словечка «эскулапка», которым щеголяла еще со времен Гражданской войны.

— Неужели в Гражданскую она уже служила эскулапкой?! — удивилась курсистка.

— Служила. Сначала санитаркой, затем медсестрой. Одно время, за неимением «пролетарски преданного» доктора, даже командовала госпиталем…