Богдан Сушинский - Флотская богиня

Степная Воительница понимала, что Вера занимает ее разговорами, чтобы отвлечь от жутких впечатлений. Но именно эта уловка помогла им обоим войти на территорию госпиталя сдержанными и почти спокойными — настоящими фронтовичками.

В течение двух часов Гурька дежурил у перекрестка, где городская улица пересекалась с пролегающим через Степногорск шоссе. Возвращавшийся с фронта Гайдук неминуемо должен был появился на нем, каким бы способом ни добирался до райсовета, неподалеку от которого, в тупиковом закоулке, за высокой оградой скрывался еще и двухэтажный особняк НКВД. На съезде с шоссе чернела свежая воронка с растерзанной лошадиной тушей на склоне: любой машине придется ее медленно, осторожно объезжать. Так что Гурька знал: здесь он обязательно сумеет перехватить майора!

В расчетах своих «первый анархист Гуляйполя» не ошибся. Водитель старого ведомственного грузовичка, доставившего в город каких-то важных беженцев из-за Ингула, охотно подчинился требованию майора НКВД оставаться в его распоряжении, поскольку никакого желания возвращаться к линии фронта у него не имелось. По пути сюда он и так дважды попадал под артобстрел.

Заметив Гурьку, первого знакомого ему человека, майор тут же высунулся из кабины:

— Уж не в должности ли регулировщика вы тут определились Гурий Гурьевич?

— Только для того, чтобы дождаться вас, — спокойным, жестким, а главное, вполне осознанным голосом ответил этот рослый, видный мужчина, в ком трудно было признать сейчас местечкового юродивого, облаченного в истрепанный мундир «белогвардейского» покроя, только без погон и портупеи.

— Именно меня? Опять фантазируем, Гурий Гурьевич? — легкомысленно ухмыльнулся энкавэдист. Он оставался единственным в городке, кто обращался к юродивому по имени-отчеству; все остальные давно забыли их, как и саму фамилию этого потомственного дворянина — Смолевский.

— Вас, господин Гайдук, — одернул свой замызганный китель Гурька. — И, представьте себе, без каких-либо фантазий, — как «городскому юродивому», ему многое прощалось, в том числе и слова, с какими он единственный мог обратиться к кому угодно, от секретаря райкома до уличной торговки семечками. Впрочем, сегодня Смолевский произнес слово «господин» с особой строгостью.

Заметив, что Гурька, выразительно повел выпяченным подбородком в сторону, явно вызывая его из кабины, майор понял: это неспроста, и, приказав водителю ожидать, вышел. Он все еще оставался в форме лесничего, глядя на которую не каждый мог догадаться, кто перед ним на самом деле.

— Ни в горисполком, ни в НКВД вам сейчас нельзя, господин майор, — юродивый увлек Гайдука под крону яблони. — Вас даже арестовывать не станут, а просто так, по-тихому, уберут. Скорее всего — выстрелом в спину, чтобы не возиться и не подставлять самих себя.

— Ты что несешь, Гурька? — особист не сумел скрыть под улыбкой свою растерянность. — Совсем свихнулся от бомбежки?

— Я случайно подслушал разговор городского головы и старшего лейтенанта Вегерова, начальника местного управления НКВД.

— Мне прекрасно известно, кто такой Вегеров. Но по какой такой странности это известно тебе, Гурька?

— Я давно свыкся со своим уличным прозвищем, поэтому не старайтесь оскорбить меня, господин майор.

— Товарищ… майор, — жестко спрессовал Гайдук слово «товарищ». — Однако не в этом дело. Уж не хочешь ли ты сказать, наш юродивый, что тебе известны фамилии и должности всех руководителей города и района?

— Сотрудников местного управления НКВД — тоже, — ничуть не стушевался Гурий Смолевский. — Но мы не о том говорим, а времени очень мало.

— Что именно ты слышал? Кто и почему намеревается убрать меня?

— Я, конечно, могу обращаться к вам «товарищ». Хотя офицер СС, звонивший господину бургомистру Кречетову, а затем беседовавший с энкавэдистом Вегеровым, называл вас именно так — «господином майором».

— Как понимать это ваше «беседовал»? — неожиданно перешел Гайдук на «вы».

— Во время очередного прорыва фронта, германские связисты сумели вклиниться в нашу телефонную линию. Насколько я понял из разговора, один из офицеров СС набрался наглости позвонить городскому голове и предложить ему пост бургомистра Степногорска, который немцы возьмут через двое суток.

— Это фон Штубер, — пробормотал про себя Гайдук.

— Вы сказали «фон Штубер»? Возможно. Фамилии этого эсэсовца я расслышать не мог.

— Что еще? — сурово подстегнул Гурьку майор.

— Заодно фон Штубер потребовал к телефону вас, убеждая Кречетова, что вы согласились служить рейху. Можно не сомневаться, что это всего лишь форма мести. Но для городского головы и Вегерова его извещение — повод для расправы с вами.

— То есть Вегерову захотелось получить орден за раскрытие опасного вражеского лазутчика…

— Он и в самом деле готов превратить вас в давнего агента абвера. Невзирая на то, что вы сообщили о планируемом немцами десанте.

— О десанте вам тоже известно? — подробности раскрывающейся тайны «городского юродивого» интересовали майора сильнее, нежели истоки нависшей над ним самим смертельной опасности.

— Во всяком случае, — не стал отвлекаться на его риторический вопрос Гурька, — старший лейтенант немедленно арестовал бы вас, однако…

— Что же его сдерживает?

— Опасается, что за связь с офицером абвера ему тоже могут основательно потрепать нервы. Словом, появляться сейчас в каком-либо из начальственных кабинетов Степногорска вам не стоит.

В госпитале особых разрушений не наблюдалось. Одна из бомб упала чуть в сторонке от металлических ворот, слегка изувечив их. Другая разнесла дом, вплотную примыкавший в больничной ограде. Больницу, а вместе с ней и госпиталь, спасло то, что располагались они вдали от железной дороги и городского центра, а корпуса и армейские палатки были разбросаны по территории старого густого парка, не привлекая особого внимания вражеских пилотов.

— Где машина? — встревожился капитан Зотенко, который вместе с главным врачом, — полноватым, страдающим от бессонницы и гипертонии стариком хирургом из гражданских, уже занимался подготовкой к эвакуации. — Вы почему прибыли «безлошадными»? Где машина, где раненые?

Евдокимка не отвечала. Она наблюдала, как в траве, завалившись на бок, бился в предсмертных судорогах большой старый ворон с толстым, потрескавшимся клювом. Брюхо его было распорото, наверное, осколком, и теперь он призывно каркал, то ли прощаясь с жизнью, то ли моля о помощи.

— Радуйтесь, товарищ эскулап-капитан, что хоть мы с Евдокимкой да санитары уцелели, — устало ответила тем временем медсестра Вера, краем глаза наблюдая, как «новенькая» склоняется над издыхающей птицей. — Бомбой нас накрыло. Шофера, раненых и машину помянем перед отбоем.