Ашот Бегларян - Чужой счет

На одной из северных окраин он нашел влиятельного соотечественника — заместителя начальника известной на всю страну тюрьмы. Чувствуя, что это последняя для него, утопающего, соломинка, Артем начистоту рассказал ему о всех своих невзгодах и злоключениях. Тот слушал молча и, казалось, с недоверием, внимательно наблюдая за каждым его жестом и мимикой, потом вдруг встал и хлопнул Артема по плечу: «У нас много схожего — я тоже трудно начинал. Только учти, тюрьма — не курорт: ты должен пахать», — тюремщик заикался, и Артем, казалось, пережил целую жизнь, пока тот тяжело выговаривал роковые для него слова.

Земляк помог Артему с временной пропиской и взял его к себе в тюрьму.

Артем жил в тюрьме вместе с заключенными — в небольшом помещении, отличающемся от обычной одноместной камеры лишь отсутствием жалюзей на окне и наличием старенького, задрипанного дивана.

Помощник коменданта тюрьмы, в помощники к которому в свою очередь Артем на первых порах был нештатно определен, целую неделю инструктировал новичка о тюремных порядках, говорил о непременной строгости с арестантами, недопустимости поблажек. Главной функцией Артема было отпирание и запирание дверей. Вроде бы примитивная работа «ключника», но она отнимала почти все время и страшно утомляла: практически в течение всего дня и части ночи приходилось выводить несколько сотен заключенных на прогулку, на хозработы или еще куда, заводить обратно. Первые полтора месяца Артем работал бессменно, а в короткие часы отдыха вырубался мертвым сном.

Поначалу он побаивался зеков — в основном это были злые на судьбу и окружающих люди. «Ты-то зачем сюда сунулся? — однажды вполголоса бросил ему один из заключенных. — Зачем молодость губишь — ты же одним воздухом с нами дышишь? Мы -то, может, и выйдем, а ты останешься замурованным в этих стенах на всю жизнь».

Артем не ответил ему: заключенный был прав. Тюремщикам не позавидуешь — специфический запах, которым насквозь пропитаны стены, ночные смены, высокое напряжение, инсульт… Они здесь умирают рано — в 45-50 лет…

Артем присматривался к заключенным — этим людям, оказавшимся по стечению роковых обстоятельств запертыми в четырех стенах. Он пытался понять, чем преступник отличается от обычного человека. Лишь некоторые производили впечатление закоренелых злодеев. Особо отталкивал его старик-рецидивист с изуродованным лицом. Ему было уже за семьдесят. Полжизни он провел за решеткой за различные преступления. На этот раз он сидел по обвинению в… изнасиловании малолетки.

Старик уверял, что не имеет к этому никакого отношения. «Да какой из меня насильник? Лет десять не имею дела с женщиной», — убеждал он, пожирая собеседника одним уцелевшим злым глазом…

Артем не хотел наживать себе врагов в тюрьме. Он старался найти ту золотую середину, которая позволяла бы ему держаться, как эквилибристу на канате, между блюстителями порядка и его нарушителями, одновременно угождать начальству и не особо обижать содержащихся под стражей, боясь их мести в будущем (несколько таких случаев имело место). Нередко он закрывал глаза на мелкие нарушения заключенными правил внутреннего распорядка и даже порой тайком угощал их дешевыми сигаретами, которые бесплатно выдавались персоналу тюрьмы (сам он не курил и даже никогда не сосал сигарету для проформы, как это делали многие его ровесники из ложной идеи самоутверждения, и, наоборот, считал курение привычкой слабых людей). Артем был уверен, что дозированные отклонения от режимных требований содействуют предотвращению ЧП. Во всяком случае он был на хорошем счету у начальства.

Через полгода в День внутренних войск Артему объявили благодарность за добросовестную службу, а еще через три месяца произвели в прапорщики. После смены Артем заперся в своей комнате-камере, достал из развалившегося диванчика припрятанную (тогда не знал — на черный ли день или для радостного случая) бутылку.

Пил прямо с горлышка и натощак, чтобы скорее раздуть иллюзию праздника. Поначалу вместе с самогоном приятное тепло и радужные надежды стали наполнять его. Но очень скоро крепкое содержимое пузатой бутылки неожиданно раскрыло ему глаза, вмиг убрав розовые очки. Артем вдруг осознал реальное свое положение: кто он теперь — вырванный с корнем росток, не прижившийся на родине; песчинка, заброшенная ветром судьбы за тридевять земель; заблудившаяся в чужой стране овечка, с трепетной надеждой ожидающая милости и благосклонности окружающих?!

Кто он здесь? Надзиратель над заблудшими душами, а по сути такой же зек без семьи и отечества, без того, что может дать человеку настоящее чувство свободы…

Он даже хуже этих несчастных, мечтающих о глотке свободы, так как сам пошел на добровольное заточение ради призрачного благополучия в будущем. Здесь даже время словно замерзло, — добивал он себя, глядя на толстый слой обледи на своем окошечке.

Но это была лишь минутная слабость. Наутро Артем полностью освободился от своих пессимистических настроений, с головой окунувшись в тюремные будни.

Через год по ходатайству зама Артем получил погоны лейтенанта и вскоре был назначен на должность помощника коменданта, получив солидную надбавку к зарплате.

Теперь он остепенился, отрастил для солидности небольшое пузо, приняв начальственный вид, не фамильярничал с заключенными и держался с ними нарочито строго и сухо. Впервые за четыре года своих странствий он отправил матери немного денег и письмо, в котором скупо сообщил, что у него все нормально и просил прислать бутылку армянского коньяка и бастурму. Посылка шла почти целый месяц. Помимо заказа в ней были тонкий лаваш, пара банок с вареньем, сушеные фрукты, грецкие и лесные орехи (диковина для здешних мест), пара вязаных шерстяных носков и длинное письмо. Мать подробно расспрашивала Артема о житье-бытье, где и на чем он спит, чем укрывается, не голодает ли, не мерзнет?.. Между строк она жаловалась на свое одиночество. «Приезжай как-нибудь. Уж больно стосковалась…» — просила мать.

Письмо Артема не растрогало. Его задело лишь то, что один из его одноклассников, как писала в письме мать, ничем не приметный и, казалось, совсем далекий от каких-либо амбиций, Арман, вдруг сделался помощником начальника городского управления внутренних дел…

Однако вскоре, когда, отложив письмо, Артем стал вдыхать позабытый аромат домашнего лаваша, он вдруг почувствовал, что внутри, там, где, наверное, сидит Совесть, что-то гложет его. Действительно, за все четыре года чужбины он написал матери всего одно письмо и позвонил пару раз. Сначала ждал, когда дела поправятся, чтобы было о чем писать. Затем, когда дела вроде бы пошли на лад, как-то не тянуло писать. "Главное, что все нормально. Мать должна чувствовать это. Она всегда улавливает каким-то особым чутьем, когда мне хорошо или плохо, — успокаивал он себя, пытаясь оправдать лень и безразличие. — Ей скоро 50.