Хаим Саббато - Выверить прицел

Последний поворот перед мостом. Тут застрял танк Циона, и вся колонна встала. Командиры спрыгнули на дорогу и пошли помогать. Мы же использовали это время, чтобы обменяться несколькими словами с товарищами — обычными словами, кто же знал, что для Шмуэля, для Шаи и для Дова они последние.

Въезжаем на мост. Под нами Иордан, но глаза почему-то сами собой смотрят в небо. Я знаю почему. Именно отсюда мы видели падающий самолет. Гиди и Рони заспорили: наш это или их. Прав оказался Гиди. Но большинство из нас тогда еше не верили, что наши самолеты тоже можно сбить. Проехали мост. Волнение мое усилилось. Еще немного, и мы подъедем к Нафаху, к каменоломне, к нефтепроводу, к базальтовым глыбам и заграждениям для скота. В точности тот же путь. Я обязан разбудить Моти, может быть, немного поговорим. Ребята из «Голани» проснулись. Каменоломня. Я не сознавал, что говорю вслух. Не понимал, что рассказываю, а другие слушают.

— Вон там, видите это голое место? Там мы готовились к атаке на Хушние. Командир полка собрал нас здесь в полночь. Всех, кто остался. Нас назначили в прикрытие.

Я показываю рукой:

— Здесь стоял танк Авиу, заместителя командира роты. Мы прикрывали атаку вон с того холма, что напротив. Тут был танк 2-Алеф, рядом с ним — танк 2, а мы за ними, на той позиции. Солнце слепило, и мы просто ничего не видели. И вдруг сирийцы открыли по нам ураганный огонь из засады, которую устроили ночью. Они стояли здесь, — показываю я, — и палили в нас с близкого расстояния — настолько близкого, что один их танк занимал всю призму перископа. Мы тоже беспрерывно стреляли. С Эли лил пот, ему требовалось передохнуть хотя бы минуту, но он заряжал и заряжал. Снаряд за снарядом. Ему приходилось тяжелее всех нас, но он не произнес ни слова. Наклонялся, вынимал снаряд, заряжал. Мы выбирали позицию и били. Гиди не разрешал спускаться с холма. И тут сирийцы начали подбивать наши танки. Мы знали про каждый из них — кто в нем сидит. Танки горели, как костры. Нас обнаружили. Мы быстро поменяли позицию и снова начали стрелять.

Я на мгновение прервался и только тут понял, что все в машине меня слушают. Я и не предполагал даже, что говорю вслух. Женщина остановила машину и попросила показать, где стояли танки прикрытия. Все вышли. Я полез по камням, и все за мной. Ни минуты не колеблясь, показываю:

— Рота вошла сюда. — Взбегаю на холм и продолжаю: — Прикрытие было здесь. Танк командира роты стоял тут. Танк заместителя командира батальона там, его орудие было направлено в эту сторону, — объясняю я ей, а она слушает.

— А танк Авиу, — спрашивает, — где, ты говоришь, он стоял?

Я на минуту засомневался. Базальтовые валуны были похожи один на другой. Я перепрыгивал с камня на камень и вдруг встал. Клочок земли, рядом с ним колючий кустарник. Сказал:

— Здесь. Здесь он стоял. — Посмотрел на двух солдат из «Голани» и понял, что они не верят. Но мне было все равно. Я уже привык к тому, что не верят. Женщина слушала и как-то странно смотрела на это место. И я подумал, что она поверила.

— Идем к машине, — сказала.

Я помедлил минуту и пошарил по земле взглядом, словно пытаясь что-то отыскать. И увидел. И тут же узнал: половинка командирского бинокля, бинокля 7x50. Я поднял его. Все на меня смотрели.

— Вот, — сказал я, — это его бинокль, бинокль Авиу. Сломан. Это то место.

Женщина взяла обломок бинокля и посмотрела через него одним глазом на открывшийся перед ней простор. Только теперь дошло до меня, что надо бы спросить, что она делает в каменоломне и почему так всем этим интересуется.

— Эта каменоломня наша, нашего кибуца, — сказала она, как бы отвечая на мой незаданный вопрос. — Я из Кфар-Гилади. Авиу тоже. Он руководил здесь работами.

Мы пошли к машине. И тут она сказала, как бы про себя:

— Авиу мой брат.

Не все дни одинаковы, и не все часы. Бывают длинные дни, бывают короткие, есть часы наполненные и есть пустые. Есть дни, длящиеся годы, и есть годы, что проходят за несколько дней. Бывают минуты, кажущиеся нескончаемыми, а иногда целая жизнь пролетает, как сон.

Мой отпуск закончился. Двадцать четыре часа истекли. Но сколько времени прошло с тех пор, как я вышел из дому и вернулся на Голаны в свою часть, не знаю. Последний отпускной тремп был у меня от Кунейтры и до штаба батальона. Там я подошел к первой же машине, где была рация, связался с Хананом и доложил о прибытии. Я был рад услышать его голос. Еще до того как он закончил говорить со мной, он отправил домой другого наводчика: жаль каждой минуты отпуска. Около кухни солдаты загружали грузовик провизией, которую он должен был доставить в расположение разных частей. Рыжий старшина старался взять как можно больше свежих продуктов и солдатских пайков, а повар следил за тем, чтобы их как можно больше осталось в батальоне.

Я попросил Марциано, нашего кладовщика, позвать меня, когда они закончат, а сам тем временем пошел к палатке связистов: может, удастся позвонить домой. В те дни, когда нам случалось по какой-либо надобности бывать в штабе, мы старались воспользоваться возможностью позвонить. Там, где стояла наша рота, имелась только линия внутренней связи. Раз в несколько недель с почты присылали передвижную станцию. Это было настоящим праздником. Мы становились в очередь снова и снова, и нам удавалось поговорить по нескольку раз.

Я вошел в палатку. Дежурный связист возился у коммутатора, мигали оранжевые лампочки. Одна трубка была зажата около уха, в другую он говорил, одновременно обеими руками переключая телефонные провода. Он взглянул на меня и (я не успел еще ничего сказать), чуть поколебавшись, встал с места, снял наушники и подошел ко мне.

— Танкист, — сказал он, — ты меня, конечно, не помнишь, но зато я помню тебя и никогда не забуду. Я тебя сразу узнал. Не думал, что встречу снова. Не знал, что случилось с тобой во время войны. Не знал, жив ли ты и числишься ли еще в нашем батальоне… Прости меня. Я прошу у тебя прощения. Сейчас расскажу почему.

Я был первым, кого ты встретил на базе Ифтах, когда спустился с Голан, чтобы присоединиться к экипажу другого танка. Ты выглядел ужасно. Усталый, весь в копоти, лицо черное, глаза воспаленные, в нелепо болтающемся перепачканном комбинезоне, в руках — «узи» без ремня. Только взгляд твой был совершенно трезв и ясен. Я спросил тебя, что происходит на плато. Ты стал взволнованно рассказывать, что почти все танки вашей роты вышли из строя, что сирийцы в Нафахе, что они поджигают наши танки ракетами, что они сбивают наши самолеты. И много чего еще. Я тогда стоял на дежурстве у дверей столовой вместе с еще одним парнем, кладовщиком. Мы слушали тебя и перемигивались. Не верили ни одному твоему слову, но ты этого не понял. Мы решили, что ты просто в шоке, с молодыми бойцами такое случается. Мы об этом читали. Я сказал тебе тогда: «Пойди выпей чего-нибудь, успокойся, танки не так-то легко подбить, и самолеты ЦАХАЛа так просто не падают, все будет в порядке, еще несколько дней — и эта война закончится». То, что ты рассказывал, казалось неправдоподобным.