Тейн Фрис - Рыжеволосая девушка

Товарищи держат военный совет. Быть может, у эсэсовца есть ключи от камер смертников? Надо взять его живым. Чтобы убить, придется стрелять. А стрелять нельзя: это будет сигналом неудачи, знаком, что нужно убегать… Подозвали Флоора. Флоор говорит: «Я собственными руками сверну ему шею». (— А ты знаешь ведь, Ханна, какие могучие у Флоора руки!..) Флоор прокрадывается в комнату эсэсовца. Не успел он сделать и двух шагов, как под конторкой что-то зашевелилось, показалась чья-то взъерошенная тень… Рычание… высунулась голова собаки — то ли дог, то ли волопас, но явно выкормленный кровью и мясом. Зеленым огнем горят глаза собаки, но еще страшнее ее пасть с белыми кривыми зубами… Флоор делает прыжок назад. С жутким рычанием собака бросается за ним. Херрит Ян стреляет, и страшное животное падает. Эсэсовец зашевелился. Херрит Ян направляет свою «пушку» в другую сторону. Три следующих пули он посылает в немца. Тот лежит на диване, как мешок с костями… Тревога распространяется по тюрьме. Из коридоров в комнату доносится смутный гул, как будто люди стучат в двери, раздаются возгласы, непонятно с какой стороны. Короткое и мучительное замешательство… Херрит Ян толкает своих бойцов назад, к внутреннему двору: «Удирайте! Сюда идут…» Наши бросаются к выходу, с оружием наготове, а в этот момент за углом поперечного коридора раздается сигнал тревоги… Слышатся обычные ругательства, проклятия, грохот сапог; целая орда немцев вырывается из караульного помещения… Первая автоматная очередь обрушивается на борцов Сопротивления. Товарищи застывают на месте. Затем они начинают стрелять. Эсэсовцы отступают. Борцы Сопротивления рывком открывают дверь, ведущую во внутренний двор. Там стоят тюремные сторожа, связанные, с кляпом во рту. Флоор вталкивает их в коридор между нашими и эсэсовцами, которые снова уже преследуют нападающих. Эсэсовцы выпускают вторую автоматную очередь. Несколько человек ранено. Но никто не остается лежать, все подымаются на ноги. Заслон из тюремных сторожей вызывает задержку. Кратковременную, но драгоценную. Эсэсовцы продираются вперед и бегут вовсю, в то время как наши уже перелезают через стену. Фашисты дают третью очередь. Флоор и Тони падают прямо возле Хюго. Он подымает их на ноги; подводит к стене, им помогают перелезть. Хюго еще раз осматривается вокруг. И видит, что один из товарищей не поднялся с земли. Хюго идет обратно, все время стреляя. Вместе с ним стреляют еще три-четыре человека, коммунисты и члены Совета Сопротивления. Хюго быстро наклоняется над упавшим товарищем. Это Херрит Ян. Он жив и подымается на локтях. Хюго кричит товарищам: «Задержите их еще на минуту… на полминуты!» Тащит Херрита Яна к стене. Еще десять-двадцать секунд. Стоящие на страже товарищи подымают его и переправляют через стену. Хюго продолжает стрелять. Рядом с ним стреляет кто-то еще, в предрассветной темноте он не разглядел, кто именно. Эсэсовцы снова наступают. Они уже во внутреннем дворе. Хюго и незнакомый товарищ бегут, перелезают через стену… Улица. Людей не видно… Кто-то уезжает на велосипеде, согнувшись, с трудом двигая ногами. Хюго сразу узнает Херрита Яна. Незнакомый товарищ кивает головой и исчезает. Хюго торопится скрыться в переулочках Лейденского района… Башенные часы бьют пять ударов. Налет на тюрьму не удался.

А Том, Ян и Эдди по-прежнему сидят в камере смертников.

В то утро Хюго прятался между мешками с цементом и досками во дворике у одного плотника, ожидая, пока улицы станут более людными; в своем кармане он обнаружил пачку хороших сигарет, которые приберег для Эдди, заядлого курильщика. В этот день он остался в Амстердаме, а вечером направился в район Заана. У матушки де Мол он узнал, что Флоор и Тони, оба раненые, скрылись в конспиративных квартирах: Флоору прострелили бедренную кость, а Тони — плечо. Одну ночь Хюго провел на чердаке над бакалейной лавочкой.

И вот он снова здесь. Невредимый, но терзаемый муками разочарования, ярости и мести. А пачка сигарет для Эдди по-прежнему лежит нераспечатанная у него в пальто. Под кожаным внутренним карманом, в котором он держит свой револьвер.

Хюго скоро преодолел душевное смятение и слабость. Да и я тоже рвалась в дело. Невзирая на легкое головокружение, я чувствовала, что способна выполнить любое задание. И я очень обрадовалась, когда несколько дней спустя Хюго наконец сказал:

— Поедем в гарлемский штаб. Там что-то готовится.

В эти майские дни стояла ветреная, дождливая погода, как будто природа вместе с нами возмущалась теми невероятными злодеяниями против людей, которые совершались в оккупированной Европе. Я не в состоянии выразить те чувства, которые обуревали меня: мне казалось, во всем мире не найдется достаточно огня, чтобы выжечь нацистскую мразь.

Укутавшись в плащи, мы поехали на велосипедах в «Испанские дубы», в старый господский дом. Я надела под плащ свитер, Хюго — старое зимнее пальто. У него и в этом пальто был внутренний кожаный карман для револьвера. А я пришила двойной холщовый карман к своему плащу и этим, кажется, исчерпала все свои способности к рукоделью. Если бы мама увидела, как я его пришила, она только головой покачала бы. Но он держался, а это главное.

Мокрая дорога блестела, воздух словно навис над землей всей своей тяжестью, и если бы не свежая зелень и слабый горьковатый аромат молодой листвы, то можно было подумать, что стоит октябрь. Я вся дрожала…

Мы въехали за ограду, оставили велосипеды, побрели по садовой дорожке… Дрожь пробирала меня все сильнее. Я нервничала. Вот и деревянная калитка, и тот же характерный звук, когда ее открываешь… Затем дверь черного хода, скрытая романтическим навесом из дикого винограда… И наша комната…

Хюго тихонько, подтолкнул меня вперед. В комнате царил полумрак: небо было закрыто тучами, перед окнами свисали ветви деревьев, и все предметы в комнате заволокло табачным дымом. Однако я сразу узнала Вейнанта, фигура которого довольно четко обрисовывалась на фоне окна; он тотчас же повернулся к нам. Там же находился и Франс, а позади него, едва видный в тени, на одном из старых диванов сидел Рулант и еще несколько мужчин, которых я не знала.

И вот мы встали друг против друга, пожали друг другу руки, пробормотав обычное приветствие «Как дела?..» И каждый подумал о трех наших товарищах, ушедших отсюда, но никто не промолвил ни слова.

Постепенно глаза привыкли к слабому освещению: у Франса был очень озабоченный вид, он представил меня двоим новичкам: Отто, длинному белокурому парню, и ничем внешне не замечательному человеку по имени Вихер; на его лице единственно приметными были пытливые серые глаза. Хюго встретился с ним, как со старым знакомым, и я догадалась, что Вихер участвовал в налете первого мая.