Леонид Ленч - Из рода Караевых

— Документ, е?

— Есть. Предъявить?

— Бисову батьке предъяви кое-чего.

— Зачем же вы меня тогда спрашиваете про документы?

— Для хвормы!

Урядник аппетитно зевнул.

— Полезай!

Он подал Игорю руку и одним рывком втащил его в теплушку.

Осторожно ступая, Игорь пробрался в угол, нашел свободное место и опустился на солому. В тот же миг раздался глухой свисток паровоза, эшелон дернулся, лязгнул железными суставами и покатился. Кто-то застонал и выругался во сне. Кто-то уже знакомым нетрезвым тенорком сказал:

— Игнат, не зачиняй дверей! Нехай ветерком провиет, а то вить тут такого одиколону напустили, дьяволы, не про дыхнуть!

Когда глаза привыкли к темноте, Игорь разглядел тех, кто не спал. Скуластый в кубанке, сдвинутой на затылок, что сидит на корточках у стены, — это, видимо, обладатель пьяного тенорка. Рядом с ним полулежит казак в бурке с широченными прямыми плечами, в мохнатой папахе. Вот он чиркнул спичкой, стал раскуривать короткую трубочку. Игорь увидел хищный орлиный нос, черную бородку, глаза навыкате с большими яркими белками. Горец! Какое, однако, свирепое лицо. Попадись такому под руку в атаке — разрубит до крестца, не моргнув.

Урядник, пустивший Игоря в теплушку (он сидел тут же у стены, рядом с подвыпившим казаком), сказал, обращаясь к горцу:

— Ну, и як же оно у вас дальше получилось?

Горец раскурил трубку, аккуратно замял пальцами спичку.

— Дальше, — сказал он с сильным акцентом, — братанья была. Крым-генерал к сибе в вагон уходил, сердился, офицеры тоже сердился, а солдат братался! Весь наш третий конный корпус братался!

— Як же вы братались?

— Чай с ними пили, водку, речи говорили.

— Яки речи?

— Рабочий и солдат — братья! — выкрикнул горец запальчиво, как на митинге.

— Погодь, кабарда! — вдруг сказал скуластый обладатель нетрезвого тенора. Он встал, подошел к мирно сидевшему на соломе Игорю, нагнувшись, схватил его своей железной пятерней за грудки и, сильно встряхнув, поставил на ноги.

Прямо перед собой Игорь увидел его очумелые, яростные глаза. Казак дышал ему в лицо смрадом лука и водочного перегара, продолжая мертвой хваткой держать за шинель на груди.

— Шпиёнишь за нами, сука? — Он еще раз так встряхнул Игоря, что у того искры из глаз посыпались.

— Пустите меня! — жалобно сказал Игорь, стараясь не терять достоинства в этом бедственном и жалком положении. — Даю вам слово, что я не шпион. Я домой еду. Даю вам слово!

— Домой едешь? Сейчас приедешь! — грозно пообещал казак.

— Оставь его, Хвоменко! — миролюбиво сказал урядник из угла, не трогаясь, однако, с места.

Бранясь, казак подтащил упиравшегося изо всех сил Игоря к полуоткрытым дверям вагона.

Теперь он держал Игоря уже за шиворот. Перед глазами Игоря зияла ночная пустота, издававшая железный грохот и пахнувшая дымом.

— Геть с теплушки! — сказал казак почти ласково.

— Послушайте… как же?! Пустите! Не могу же я… на ходу.

— А я тебе пидмогну!

По законам логики должен был последовать пинок ногой. А потом в действие вступили бы законы физики, и тело Игоря, как всякое физическое тело, получившее толчок, придя в движение, закончило бы его уже под насыпью.

Однако пинка не последовало. Железные казачьи пальцы, державшие Игоря за шиворот, разжались. Обернувшись, Игорь увидел, как казака самого держит за шиворот горец в бурке.

— Зачем мучаешь? Зачем обижаешь?

— Марковец он, сука! Шпиёнит тут! Я этих марковцев… — захрипел казак, вырываясь.

— Он не марковец. Он мальчик!

— Пусти, кабарда! Я с этого мальчика сейчас трех девочек сделаю!

Он вырвался из рук горца, но тот снова схватил его поперек туловища. Они стали бороться. Спавшие на полу казаки проснулись, вскочили. Кто-то, выхватив из ножен шашку, бешено вертел ее у себя над головой, припадочно выкрикивая слова команды. На него навалились трое, подмяли. Крики, стоны, ругань. В одно мгновение мирно спавшая теплушка превратилась в орущий бедлам на колесах.

И тут произошло то, чего Игорь никак не ожидал. Поезд замедлил свой бег и наконец совсем остановился. Впереди был закрыт семафор.

Семафорные огни! Красные, тревожно-воспаленные, и зеленые, спокойно-лукавые, как кошачий глаз!

Как много событий, крупных и мелких, драматических и комических, происходило в пути с человеком лишь потому, что семафор оказывался закрытым, или, напротив, путь был свободен!

В общей свалке про Игоря — виновника ее — в теплушке забыли. А ему и не хотелось, чтобы про него вспомнили. Когда эшелон остановился, он, не раздумывая ни секунды, мысленно сказав «прости» своему клетчатому саквояжу, спрыгнул на полотно и, пригибаясь, побежал вдоль вагонов.

Каждый, кто ездил в товарных поездах, знает цену вагону с площадкой.

Летом ехать на площадке одно удовольствие! Сиди себе, поставив ноги на ступеньку, дыши степным ветром, напоенным извечным горьким духом полыни, да считай мелькающие телеграфные столбы. Милое дело! Зимой, конечно, хуже, но и зимой площадка товарного вагона — неплохое прибежище для невзыскательного путешественника. Если он к тому же еще и тепло одет!

Хвостовой вагон был с площадкой. И на ней — только один человек, в громадной, до пят, овчинной шубе и в капелюхе. Игорь обрадовался и быстро забрался на площадку.

— Куда?! — загородил ему дорогу человек в капелюхе с фонарем в руке. — Ну-ка, слезай, брат!

— Мне недалеко!

— Слезай, слезай. Не разрешается тут никому ехать. Тормозной вагон. Нельзя.

— Я не слезу!

— Как это «не слезу»?! — грозно сказал кондуктор, наступая на Игоря.

Состав дернулся.

Кондуктор положил руку на плечо Игоря, слегка подтолкнул его:

— Сходи, малый, скорей, пока ход тихий!

Нервы Игоря не выдержали. Он сбросил со своего плеча руку кондуктора и, уже не отдавая себе отчета в том, что говорит и что делает, стал рвать из ножен шашку. А она, как назло, не вытаскивалась.

— Не сметь! — кричал Игорь противным рыдающе-визгливым голосом, продолжая дергать проклятую неподатливую шашку. — Вы не смеете!.. Я вас зарублю!

Однако на кондуктора эта страшная угроза почему-то не подействовала. Он даже с места не сдвинулся, когда Игорю наконец удалось выдернуть из ножен свою докторскую «селедку». Он грозно занес ее над головой человека в капелюхе, но в следующую секунду обнаженная шашка оказалась в руках кондуктора. Тот хозяйственно проверил лезвие большим пальцем, покачал головой.

— Надо, брат, оружию в порядке содержать! — наставительно сказал кондуктор совершенно подавленному Игорю. — Эх ты, Аника-воин!

И одним взмахом вложил тупую шашку обратно в ножны.

Слезы хлынули из глаз Игоря. Отвернувшись от кондуктора, он ревел, как первоклассник, откровенно, навзрыд, шмыгая носом и вытирая слезы колючим рукавом шинели. Боже, какой стыд, какой позор!