Леонид Ленч - Из рода Караевых

…Все было как прежде: яблоневый сад, сейчас не нарядно зеленый, а черный, оледеневший. За высоким забором хриплым пугающим басом лаял, гремя цепью, славный пес Постой, притворялся сердитым, бдительным стражем.

Калитка оказалась запертой, пришлось долго трясти железное кольцо замка. Наконец послышались легкие шаги на дорожке, и за калиткой раздался тревожный старушечий голос:

— Кто тут колотится?

— Мне к Наталье Федоровне.

— Никого не велено пускать!

— Вы ей скажите, что Сергей Караев приехал с фронта и хочет ее видеть!

Калитка чуть приоткрылась, высунулась старушечья голова доброй колдуньи — из-под белой хустки видны седые космы. Старуха, скользнув по стройной фигуре поручика молодым зорким прищуром, заулыбалась.

— Вчерась только я барышне гадала, и, представьте, выпала карта король бубей — нежданный гость… Проходите, пожалуйста, в дом, мы тут с барышней как под турецкой осадой в крепости живем!

…Боже мой, вот они, ее золотые волосы, ее неправдоподобно синие глаза «морской царевны», ее милая, добрая улыбка!

— Сереженька, родной! Знала, что приедешь, сердцем чуяла!

Обнял, крепко прижал к себе, долго целовал волосы, щеки, губы. Целовал, как целуют ту, с которой — навсегда! Как жену.

Когда объятия их разомкнулись, она засуетилась, захлопотала:

— Идем скорее в столовую! Федотовна, давайте все, что у нас есть!

За столом угощала нежданного гостя вяленым лещом, холодной свининой, мочеными помидорами и соленым арбузом, домашними пирогами — всякой кубанской доброй снедью, подливала в пузатенькую стопку вишневую настойку. И снова он подумал: «Да, жена, хозяюшка!»

Ната говорила:

— Ты мог меня не застать здесь. Со дня на день за мной должен приехать папин человек, повезет в Екатеринодар. Все тут брошу на Федотовну, пусть будет как будет. Очень неспокойно у нас, Сереженька. Мы ведь теперь с папой считаемся буржуями!

— А как вообще казаки настроены?

— По-разному, Сереженька. Вон Фрол Забейко — он первый большевик, а другие… ждут! А чего ждут, понять трудно. Но у всех такое ощущение, что вот-вот что-то должно роковое случиться… Еще будешь кушать?

— Что ты?! Спасибо! Забыл, когда так вкусно ел!

Она поднялась из-за стола. Он тоже встал, подошел к ней, обнял, заглянул в глаза — синева их грозно сгустилась. Сказала тихо:

— Иди в мою комнату, я сейчас приду, только распоряжусь тут!

…Была уже ночь, когда сонная, зевающая и крестящая после каждого зевка рот Федотовна и Постой, спущенный с цепи, проводили поручика до калитки.

…Станица спит. Окна в хатах, призрачно-мутно белеющих в темноте, снаружи закрыты ставнями на железных засовах, сквозь щели нигде не пробивается хотя бы лучик света, все вокруг черным-черно. Кто тут станет зря жечь дорогой керосин!

Поручик торопливо шагал по деревянному настилу станичного тротуара, держа руку в кармане шинели — в том, где надежно и грузно покоился наган. Весенний ветер, метавшийся по станице, шумел по-недоброму.

Осторожно, двумя пальцами, постучал в ставню дядюшкиного дома. Отворила дверь тетушка Олимпиада, сонная и недовольная.

— Господи, мы тут с дядей совсем извелись, ожидая тебя! Неужели нельзя было раньше прийти!

— Нельзя! — Улыбаясь, взял ее полную руку с коротко остриженными ногтями, пахнущую хорошим мылом, поцеловал.

Тетушка Олимпиада смягчилась.

— Ужинать будешь, Сережа?

— Сыт по горло. И спать хочу, как десять тысяч братьев.

Рано утром явилась Федотовна, вызвала поручика на двор.

— Сергей Петрович, за барышней приехали, она велела, чтобы вы скорей пришли проститься! — сказала и резво, как девчонка, вприпрыжку убежала.

Ната, в овчинной шубе, на голове белый вязаный оренбургский платок, уже сидела в бричке. Угрюмый возница-черкес, всем своим видом выказывая нетерпение, оглаживал лоснящиеся бока хорошо упитанных коней.

— Прощай, Сережа! — Ната протянула ему руку. Он бережно и нежно поцеловал ее в губы. Она сказала шепотом: — Приезжай в Екатеринодар… адрес у Федотовны. Нельзя нам расставаться, я тебя люблю теперь еще больше!

— Я тоже! Я приеду, обязательно приеду. Пешком приду.

Черкес залез на козлы, разобрал вожжи.

— Скорей прощевайся, барышня, пожалуйста.

Кони с места тронули рысью, бричка покатилась по широкой непыльной станичной улице. Была Ната — и нет Наты!

На следующий день тетушка Олимпиада принесла с базара оглушительную новость: генерал Корнилов на Кубани, идет на Софиевскую и дальше — на Екатеринодар! Он разметал по пути с Дона красные заградительные отряды и движется неудержимо. С ним весь цвет генералитета. Армия его состоит сплошь из офицеров, юнкеров, кадетов старших классов — потому в станице и говорят: «Кадеты идут!» И еще тетушка Олимпиада рассказала, что встретила мать Фрола Забейко и она сказала ей, что Фрол хочет встретиться со своим другом детства. Зачем? Хочет уговорить его, поручика Караева, принять командование над софиевским красногвардейским отрядом, который обломает зубы мятежному генералу Корнилову. Фрол Забейко надеется, что фронтовик Караев, хоть он и офицер, пойдет с народом, а не против народа.

— Так что жди, Сереженька, дорогого гостя, он может явиться с минуты на минуту.

Поручик сказал:

— Против Корнилова не пойду. Нелепица какая-то: младший офицер дерется с главнокомандующим… хотя и с бывшим, но все же с главнокомандующим русской армией!

Вмешался дядюшка-нотариус:

— Сереже не надо встречаться с Фролом, разговор с ним ни к чему хорошему не приведет. Если он явится, ты, Липа, скажи, что Сережи нет, уехал… скажи, уехал вместе с Натой Ярошенковой. В станице знают, что Сережа и она… в общем, так скажи! Ты матери Фрола говорила что-нибудь про Сережу?

— Ничего не говорила. Она мне все это выложила и ушла — очень торопилась.

— Вот и прекрасно. Сережа, тебе придется в чуланчике отсидеться, если Фролка в дом зайдет.

— Не стану я в чуланчиках от Фролки прятаться.

— Я с ним в палисаднике поговорю, в дом не пущу, — примирительно сказала тетушка Олимпиада. — Пойду в палисадник и буду его там караулить на лавочке.

Все так и получилось, как было задумано. Как только Фрол Забейко, в бурке, с шашкой, появился в палисаднике, тетушка Олимпиада поспешила к нему навстречу. В дом вернулась довольная.

— Не знаю, поверил или нет, но сказал: «Ну ладно, коли так…»

…Через два дня, разгромив софиевский красногвардейский отряд, трехтысячная корниловская армия вошла в станицу. Фрол Забейко в этом бою был убит.

Когда звуки боя стихли, поручик подошел к окну: по улице, весело переговариваясь, шли победители — все в погонах, на рукавах шинелей углом нашиты трехцветные — сине-красно-белые — шевроны. Проскакали казаки-кубанцы. У этих на шапках-кубанках белые ленты. Шагом проехала пароконная бричка, в ней сидели и важно щурились на солнце какие-то штатские господа — бородатые, сановные, в золотых очках, в шубах и драповых пальто.