Богдан Сушинский - Похищение Муссолини

— Который приобретал там вместе с войсками фюрера, пардон? — язвительно, хотя и в вежливой форме, поинтересовался Шкуро.

— Он заключается в том, что минуло время, когда по Северному Кавказу можно было пройтись, размахивая саблей и заманивая в свои отряды обещаниями земли и воли. Вы, генерал, вовремя поняли это. Поэтому и пришли ко мне с просьбой определить нескольких ваших казаков в особую разведывательно-диверсионную школу, действующую под попечительством СД.

— Вам известна моя просьба? Странно! — простодушно, а потому совершенно искренне удивился бывший атаман.

— Итак, вы хотите направить в эту школу двадцать добровольцев, которые составят костяк «черной сотни»? — продолжал пророчествовать Скорцени. Он вошел в роль. Его воздействие на простака-генерала было сейчас таковым, что любое молвенное им слово воспринималось генералом как собственное.

— Спасибо, гауптштурмфюрер. Я подберу двадцать. Они уже подобраны. Это казачьи сыны. За батьком Шкуро пойдут в огонь и воду.

— «Батьком»? — не понял Скорцени. — «Батько» — это вы? Это казачий чин?

— Чин, — уверенно ответил Шкуро. — Самый высокий в казачьей иерархии.

— Казачий фюрер? Понял. Послушайте, генерал, а да, по вашим прикидкам, Германия должна проиграть войну русским? — без всякого перехода резко спросил Скорцени. — Откровенно, откровенно, генерал.

— Я никогда не считал, что она проиграет… — замялся Шкуро. — Могут быть неудачи. На войне всякое… Возможно, линия перемирия пройдет по. Днепру…

— Тогда почему, имея столько солдатского материала, столько жаждущих сражаться, вы не стремитесь организовать собственную разведывательно-диверсионную школу? Ведь действовал же в Югославии кадетский корпус Врангеля, в котором генерал-барон готовил собственные офицерские кадры. А теперь там же, в Югославии, при своем «казачьем стане» и организуйте разведшколу.

— Я подумаю об этом. Стоит подумать, — рассеянно согласился Шкуро.

— Учреждайте ее, учреждайте. Вместе с генералами Красновым, Домановым… При моей полной поддержке. При абсолютной поддержке отдела диверсий управления зарубежной разведки СД, генерал.

— Благодарю за честь и доверие.

— Это должна быть не просто школа разведки, а школа русского национал-социализма. Вот почему мы направим туда лучшие кадры своих пропагандистов. Лучшие кадры, генерал, подготовленные, естественно, из числа русских. Бывших русских, — осклабился он, поднимаясь и давая понять, что аудиенция закончена.

— Мы были бы только признательны за это.

— Кстати, генерал, а почему бы вам, кавалеру ордена Бани, не поступить на службу к Черчиллю? Разве это выглядело бы неестественно?

— Орден Бани? — переспросил Шкуро, еще больше поражаясь осведомленности Скорцени. — Было, награждали.

— Так что?

— Исключено. Какая может быть служба у англичан? Теперь они союзники большевиков.

— Именно поэтому, генерал, именно поэтому.

Утром группа Курбатова «Маньчжурский легион» должна была отправиться на японскую диверсионную базу, расположенную где-то неподалеку от стыка границ Маньчжурии, Монголии и России. Все приготовления уже были завершены. Вчера отобранные для группы диверсанты даже успели совершить десятичасовой марш-бросок по окрестным сопкам, и Курбатов в общем-то остался доволен их подготовкой. Во всяком случае, не нашлось ни одного, кто бы схватился за бок или за сердце; никто не сник, не натер в кровь ноги. А это уже ободряло командира.

Правда, оставались мелкие хлопоты. Например, обмундирование, оружие и все остальное, что входило в экипировку диверсантов, отряд должен был получить лишь на базе. Но все это уже мало беспокоило ротмистра. Главное, что группа наконец-то выступает. Страхуясь от неожиданностей, Курбатов строго-настрого приказал никому не покидать пределы разведывательно-диверсионной школы «Российского фашистского союза». До утра все легионеры обязаны были настолько восстановить силы и выглядеть такими, словно их готовили к строевому смотру.

Сам Курбатов никакой особой усталости не чувствовал. Его могучий организм всегда нуждался в подобных нагрузках, без которых мог бы просто-напросто захиреть. Будь его воля, все оставшиеся годы посвятил бы жизни бойца шаолиньского монастыря, проводя ее в постоянных тренировках, самосозерцании и самоусовершенствовании. Но пока что он не мог позволить себе предаваться такой «воле». Он — офицер, он должен сражаться.

— Господин ротмистр, — появился на пороге его комнаты, мало чем отличающейся по скромности своей обстановки от монастырской кельи, подпоручик барон фон Тирбах. — Прибыла машина Родзаевского. Посыльный передал просьбу фюрер-полковника немедленно явиться к нему.

«“Фюрер-полковника” — что-то новое», — хмыкнул ротмистр, однако внешне вообще никак не отреагировал на сообщение подпоручика. И даже не пошевелился. В таком виде — в черной холщовой рубахе, черных брюках с короткими штанинами, босой — он напоминал уголовника в камере смертников. Истрепанная циновка, давно заменявшая ему постель, лишь усиливала это впечатление.

— Так что ответить, князь?

Прошло не менее минуты, прежде чем Курбатов? в свою очередь спросил:

— А что ему нужно, вашему фюрер-полковнику?

— Посыльный передал только то, что я уже сообщил вам.

Когда Курбатов впервые увидел Тирбаха, этот крепыш показался ему по-домашнему застенчивым и на удивление робким. Такое впечатление сохранилось до тех пор, пока однажды, возвращаясь с очередной «русской вечеринки», которую по очереди устраивали для господ офицеров местные зажиточные эмигранты, они не столкнулись с тремя то ли грабителями, то ли просто подвыпившими парнями, решившими поиздеваться над чужеземцами.

Еще не выяснив до конца их намерений, еще только предполагая, что эти трое китайцев заговорили с ними для того, чтобы спровоцировать драку, Виктор Майнц (Тирбахом он тогда еще не именовался) взревел, словно раненый буйвол, в мгновение ока разбросал парней и, пока двое отходили, укрываясь от ударов Курбатова, сбил с ног третьего, оглушил, а затем, захватив парнишку за горло, приподнял, прижал к каменному забору и бил кастетом до тех пор, пока не превратил лицо и верхнюю часть груди в месиво из мяса, крови, костей и останков одежды. Остальные двое убежали. Пленник Виктора давно скончался. Но Майнц все еще держал его горильей хваткой и методично наносил удары.

Вернувшись к нему, Курбатов вначале решил, что китаец до сих пор сопротивляется. Но очень скоро понял: хряск, с которым наручная свинчатка Виктора врезалась в тело несчастного, крушит уже давно омертвевшее тело.

«Оставь его! Уходим! — бросился к нему Курбатов. — Может появиться патруль».