Богдан Сушинский - Похищение Муссолини

— Вот как?! — с еще большим уважением взглянул Гольвег на дверь, за которой скрылся ученик Пореччи. — Тогда я действительно недооцениваю вашего агента.

— Я провел на острове немало отпусков. Но никто не догадывался, что все свободное от купания в море время посвящаю обучению своего «темного агента». Для всех в поселке мы были просто хозяином и квартирантом-отпуск-ником.

— Он что, из беглых?

— Нет.

— Тогда почему не «Садовник», а «Могильщик»? Из-за его способности рыться в старых забытых могилах?

Пореччи загадочно улыбнулся.

— Ну выдавайте, выдавайте своего дружка.

— Не хотелось бы об этом за столом… Но, после того, как Карло оставил университет, он несколько лет подрабатывал в похоронном бюро. Хозяин знал о его склонности к изнасилованию трупов женщин…

— Что-что?! — схватил его за руку Гольвег, через стол подаваясь к капитану.

— Я же предупреждал, что рассказ будет не из застольных.

— И что, он действительно бросается на трупы красавиц?

— Если бы только красавиц. Хозяин похоронного бюро довольно быстро узнал о его «увлечении», но помалкивал: слишком уж ценным работником оказался для него этот парень. Правда, к его огорчению, однажды все раскрылось. Могильщику явно не повезло: девушка, с трупом которой… Словом, она принадлежала к одному из знатных семейств. В суд отец подавать не стал, огласка ему была ни к чему. Как истинный итальянец, он обратился к дону одной из сицилийских «семей». Которая имела своих людей и свои интересы в Риме. По настоянию отца, сицилийцы не имели права сразу убить Карло. Он жаждал мести. Он платил деньги за то, чтобы насильника каждый месяц ночью тащили на кладбище, насиловали, избивали и связанного бросали в одну из полуразрытых могил, из которой утром его вытаскивали сторожа.

— Эти итальяшки не лишены изобретательности, — согласился Гольвег, совершенно забыв, что по ту сторону стола тоже сидит «итальяшка». — Интересно, на сколько таких пыток хватило вашего Могильщика.

— На шесть.

— Какая сила воли! Я рехнулся бы после первой.

— У него это чуть не случилось после шестой. Карло полез в петлю. Спас его мой давний знакомый, дворник, который уже давно следил за Карло. Спас и передал в мои руки, зная, что рано или поздно мне понадобится именно такой живой труп. Ну а дальше, как вы изволили заметить, уже дело нашей итальянской изобретательности, господин оберштурмфюрер, — подчеркнул Пореччи. — Теперь сами видите: он предан мне пуще пса.

— Ладно, это ваши дела, Сильвио. Могильщик так Могильщик. Даже если он продолжает предаваться своим усладам на местном кладбище. Хотя, честно говоря, я бы побрезговал иметь такого агента.

— Дело вкуса.

— Зато, имея схему усадьбы и полученные от Могильщика сведения, я могу спокойно предстать перед своим шефом. Это для меня главное. Вот вам аванс, — выложил на стол пачку английских фунтов стерлингов. — Полный расчет — после завершения операции. Как договорились. Каким образом вы будете рассчитываться со своим трупо-любцем — ваше дело.

У нас своя система.

— Я это понял.

— Нам предстоит еще что-то?

— Побродим в окрестностях виллы. Хочу видеть всё собственными глазами. Вдруг ее вообще не существует, этой чертовой виллы.

— Охраной такие прогулки не поощряются.

— Запретный плод сладок, — мрачно улыбнулся Гольвег.

— К тому же мы с вами, кажется, не интенданты. Никакой гордости за свою контору, Сильвио. Стыдно.

— Тогда на всякий случай вооружимся, довооружимся. — Пореччи пошарил рукой под крышкой стола и резко рванул верхнюю ее часть. На нижней части лежали три пистолета и целая рассыпь патронов разных калибров.

— Один из шести тайников Карло. Наших боеприпасов может оказаться маловато.

— Ты атаман?

— Простите? — не понял генерал Краснов.

— Это ты, спрашиваю, атаман?

— Генерал Краснов. С кем имею честь?

— Да это ж твой друзяка, атаман Шкуро. Если еще помнишь такого.

В другое время Краснова покоробило бы от такой фамильярности неотесанного «батьки», которого Деникин, очевидно, будучи в состоянии полнейшей прострации, удосужился произвести даже в генерал-лейтенанты. Но сейчас ему было не до этикета. Он помнил предупреждение ротмистра Кричевского. И если Шкуро сам позвонил, значит, речь пойдет о визите к Скорцени. В крайнем случае его следует спровоцировать на такой разговор.

— Слушаю вас, генерал Шкуро.

— Та шош ты так официально? — украинско-кубанский шарм генерала Шкуро всегда вызывал неприятие в любой офицерской или просто дворянской семье. Но все понимали, что без рубаки-батьки, любимца казачьих низов, на Кубани и на Ставрополье им пришлось бы туго. Авторитету гулявшего там красного Кочубея и других атаманов они могли противопоставить лишь известность среди станичников Шкуро. — Сам сидишь, атаман лихой? Все книжонки пишешь?

— Изредка, — почти проскрипел зубами Краснов.

— Как атаман атаману говорю: не казацкое это дело, не казацкое.

— У вас ко мне возникли вопросы, генерал Шкуро? Или, может быть, просьбы?

— Точно. Хотелось бы поговорить.

— Готов принять. Жду. А посему не прощаюсь, — устало отбубнил Краснов и положил трубку. Поднимая ее, он подумал, было, что это вновь звонит ротмистр Кричевский. Но звонок оказался поважнее.

Вряд ли на приеме у СкорЦени речь могла идти о том, чтобы Шкуро возглавлял казачье движение в эмиграции. «Батька» явно не тот генерал. Да и Скорцени не тот чин в Третьем рейхе.

В то же время генерал допускал, что гауптштурмфюрер мог встречаться со Шкуро, имея полномочия Гиммлера или Шелленберга. А это сразу меняло ситуацию. Тем более что Гитлер, кажется, окончательно отказал в доверии Власову. Хотелось бы знать, под чьим влиянием. Вначале фюрер вроде бы склонен был мириться с его пребыванием в Берлине.

Для Краснова не было секретом, что во время совещания, которое состоялось месяц назад в Бергофе, Гитлер специально встретился с главнокомандующим сухопутными силами фельдмаршалом Кейтелем и начальником генерального штаба генерал-полковником Цейтцлером, чтобы обсудить проблему власовцев. Зная, что в Германии, с благословения генштаба, зарождаются русские формирования, тяготеющие к объединению вокруг штаба этого генерала-перебежчика, фюрер категорически заявил: «Мы никогда не создадим русской армии. Это чистая химера» [41] Цитируется действительное высказывание Гитлера. Фюрер длительное время с одинаковым неприятием относился и к идее создания Русской освободительной армии, и к самой личности ее командующего. .

Единственное, что он допускал, так это продолжение пропагандистского натиска на Красную Армию, который носил теперь кодовое название «Зильберштрайф» и сводился к пропаганде «нового порядка» в Европе и призывам к дезертирству. При этом немецкие листовки обещали, что дезертиры будут содержаться отдельно от общей массы пленных, при более лояльном режиме, улучшенном питании и полном табачном довольствии.