Богдан Сушинский - Похищение Муссолини

— Ты еще не забыл меня, Могильщик? — ошарашил Пореччи своим появлением островитянина.

— Вы?! — подслеповато щурился Могильщик. Он встретил их у ворот и приглашать в дом не спешил. — В самом деле вы?!

Лицо Могильщика было воплощением смирения и кротости. Если бы не его цивильная одежонка, он вполне сошел бы за благочестивого монаха, решившего сменить сутану на пиджак, а молитвенник — на лопату садовника виллы «Вебер».

Садовник виллы — вот в чем была ценность этого агента. Сейчас его скромная должность звучала в устах Пореччи, как самый высокий титул.

— Слушай меня, садовник, ты расскажешь моему германскому другу все, что знаешь о новом постояльце виллы. О самой вилле. Ее охране и обслуживающем персонале.

— Понял, покровитель. Постоялец виллы — сам Бенито Муссолини, — угрюмо прохрипел Могильщик. — Этого достаточно?

Пореччи взглянул на Гольвега. Он предупреждал эсэсовца, что агент не из разговорчивых. Хотя, при всей своей внешней смиренности и почти написанной на лице придурковатости, иногда проявляет просто-таки чудеса смышлености.

— Как вам удалось установить это? — сурово поинтересовался Гольвег.

— Мне приходилось видеть его во время прогулки.

— Можно ошибиться. Двойник. Просто похожий человек. Кто-нибудь говорил вам, что на вилле живет «вождь нации»?

— Этого вождя нации я знаю с тех пор, когда ему и не снилось, что когда-нибудь станет вторым лицом, после короля.

— Так-так, — заволновался Гольвег. — Чего же мы стоим посреди двора? Поговорим более обстоятельно.

— Почему бы и не поговорить. Прошу в дом. И за стол.

Пореччи победно улыбнулся: акции Могильщика, а значит, и его собственные, резко повышались. Кто еще из итальянских агентов СД или абвера мог представить оберштурмфюреру человека, работающего на вилле и в лицо знающего Муссолини со времен совместных попоек?

Обстановка в доме была по-крестьянски примитивной и убогой. На всем лежала печать холостяцкой небрежности и несвежести. Прежде, чем сесть за незастеленный лоснящийся от жира стол, Гольвег брезгливо осмотрел его.

— Как же случилось, что вы оказались садовником именно этой виллы? — Гольвег знал: Пореччи сам только недавно выяснил, что, оказывается, в последние годы Могильщик работает на вилле, которой так заинтересовались даже в ставке фюрера.

— Пусть лучше Муссолини, этот задрипанный фюрер, объяснит, как он докатился до того, что его тайно содержат на чужой вилле, словно грязного мафиози, оказавшегося заложником враждебной «семьи». Что касается меня, то я работаю уже два года. Это мой кусок хлеба.

— Хорошо, поставим вопрос иначе. Муссолини приходилось видеть вас?

— Издали.

— Но если вы узнали его, почему бы не допустить, что и он узнал вас?

— Я не стал бы распивать с ним бутылку корсиканского даже в том случае, если бы пригласил меня. — То, о чем говорил Могильщик, никак не согласовывалось с его голосом — тихим, вкрадчивым, напоминающим голос священника, наставляющего заблудшего отрока. И прохладное сладкое вино, которое Могильщик подливал из старого кувшина с тонким горлышком, похожего на древнегреческую амфору, тоже казалось им вином причастия.

— То есть я должен понимать так, что дуче пока что не догадывается о вашем существовании?

— О моем существовании не догадывается уже даже Господь Бог. Ибо от меня, того, кто когда-то верховодил на улицах Рима, не осталось ровным счетом ничего: ни фамилии, ни документов, ни внешности.

Оберштурмфюрер метнул взгляд на Сильвио. Ни о каких таких превращениях Могильщика тот не говорил. Но Пореччи продолжал безмятежно смотреть куда-то в окно, считая, что он свое дело сделал.

— Поймите: дело не втом, что я не доверяю вам. Тем более что офицер, которого нам удалось завербовать, тоже подтверждает: пленником виллы является Муссолини, — признал Гольвег. — Но ведь возможны и двойники. Подставное лицо. Ложный след.

Могильщик покачал головой и рассмеялся.

— За здоровье нашего великого дуче. Равно как и щ здоровье маршала Бадольо. Как видите, я смирился с существованием всех людей и богов. Они не мешают жити мне, я не мешаю им. А что касается вашего офицера, то он, конечно, мог клюнуть на двойника. Но я-то не позволил бы ему заблуждаться столь безнадежно.

— Так, может, его сообщения о том, что Муссолини пребывает на вилле, вообще основываются только на твоих словах? — неожиданно грохнул кулаком по столу Пореч-чи. — Ты пойми, что мы прибыли сюда не для того, чтобы пить твою кислятину!

— Ваши игры с офицером — это ваши игры, — ушел от прямого ответа островитянин.

Это породило большое сомнение у обоих контрразведчиков.

— Успокойтесь, капитан, — потребовал Гольвег. — Разговор у нас не для нервных.

Могильщику было под сорок. Однако казался он значительно старше. Выцветшая на солнце, изжеванная ветрами шляпа, которую он не снимал даже в доме и которая висела у него на ушах, как и старая, грязноватая щетина на лице, делали его похожим на старика нищего.

— Ну что ж, поверим вашей памяти, — смаковал свое вино Гольвег (относительно — «кислятины» СильВио явно перегнул), поочередно поглядывая то на Пореччи, то на Могильщика.

Он вдруг заподозрил, что эти двое итальяшек просто-напросто сговорились. На самом деле Могильщик никогда раньше и в глаза не видел Муссолини. Офицер из охраны или врет заодно, или же поверил им. Однако ни доказать эго, ни проверить оберштурмфюрер не мог. Единственное, что он на самом деле мог, так это немедленно дать Могильщику лист плотной бумаги и карандаш и заставить нарисовать схему территории виллы, указав при этом запасные входы и расстановку часовых. Что и было сделано.

Гольвег уже не помнил, на каком именно факультете Римского университета учился в молодости Могильщик, но схема получилась, как у заправского картографа. Расстановку часовых, смену караула и всякие прочие детали, которые могли пригодиться при штурме виллы, он тоже изложил со знанием дела.

Дом хорунжего Родана стоял вроде бы не на отшибе. Но усадьба врезалась в мрачноватую, поросшую густой травой опушку кедровника, перепаханного каменистым оврагом, который тянулся до руин монастыря. И сама местность придавала сложенному из дикого камня дому вид отшельнического пристанища.

При отступлении войск атамана Семенова его контрразведка оставила Родана в тылу большевиков. Немного подлечившись после легкого ранения, он добровольцем вступил в кавалерийский полк красных, заявив, что семеновцы мобилизовали его насильственно. Хорунжий был хоть и из зажиточных, но все же крестьянин — и это несколько размягчило бдительность чекистов. Тем более что красным позарез нужны были опытные командиры и военспецы.