Алексей Котов - Лебединая охота

– Что она говорит? – как всегда первым спросил нетерпеливый Кадан.

– Она говорит, что этот снег – платок Матери их Бога, которым Та укрыла их город…

– Лучше бы она город кольчугой укрыла или щитом, – не выдержал и перебил толмача Кадан. – Что снег?.. Завтра его уже не будет. Ты не про богов у этой дуры спрашивай, а про то, когда и как долго идет этот снег.

Половец поклонился Кадану. Он снова что-то спросил у старухи и, выслушав ответ, замахнулся на нее плеткой, которую держал в левой руке.

– Она говорит, что прожила семьдесят три года и никогда не видела, чтобы снег шел позже середины апреля. Ее мать рассказывала ей, что однажды снег выпал за неделю до мая, и он шел вперемежку с ледяными… – воин замялся, подыскивая нужное слово – … ледяными катышками, которые побили всю листву и цветы. Но позже снега никогда не было.

Хан Бури самодовольно улыбнулся: «Значит снег в середине мая и в самом деле воля Неба!»

Увидев его улыбку, Кадан сказал:

– Старуха врет. На этой проклятой земле не бывает весны, и зима сразу переходит в лето.

– А зачем ей врать? – пожал толстыми плечами Бури. – Чтобы растаял лед на реке, и согрелась земля под солнцем – нужно время. Мир везде одинаков и везде есть весна.

Кадан осклабился:

– Мир – разный! Он делится на две части: тот, где есть монголы и тот, где они скоро будут.

Бату с интересом прислушивался к начавшейся перепалке, но она вдруг стихла, после шутки со стороны тысячника Кадана:

– Наверное, хорошо и жирно живут там, где нас пока нет.

Кто-то другой, тоже не видимый за плечом Кадана, предложил выпить за новые походы:

– Скоро во всем мире будет весело! – пояснил говоривший.

Хо-Чан тоже пришел на пир – его позвал сам Бату, – но позже всех. Великий Хан благоволил ученому китайцу, но, как правило, смущенное и желтое лицо Хо-Чана всегда мелькало за лицами и спинами монгольских начальников в дальнем углу огромного шатра. Он занимал самое скромное место, почти ничего не ел и не пил, а если кто-то просил его передать то блюдо, до которого не мог дотянуться, Хо-Чан послушно вставал на карачки и брал его, даже если кто-то шутя бил его по рукам.

На этот раз Бату поманил Хо-Чана рукой.

– Сядь тут, – он кивнул на место рядом с собой. – Расскажешь, что там у тебя за дела.

Сердце Хо-Чана согрело огромное чувство благодарности. Это чувство было настолько теплым и живым, что китаец улыбнулся. Он низко поклонился и не до конца выпрямившись, направился к Великому Хану. Замерев в трех шагах от него, он долго ждал, чтобы тот снова взглянул на него.

– Здесь! – повторил Батый, показывая на свободное место слева рядом с собой.

Хо-Чан присел сначала на корточки, потом осторожно подсовывая под себя ноги, сел.

– Рассказывай, – сказал Великий Хан от Хо-Чану.

О своих делах китаец умел рассказывать в зависимости от обстоятельств: коротко, если понимал, что у Великого Хана мало времени, и обстоятельно, если тот никуда не спешил и старался действительно вникнуть в суть проблем.

На этот раз, Хо-Чан изложил все кратко и ясно. Мешал страх и тяжелый, уставший взгляд Великого Хана. Осторожность подсказала Хо-Чану, что Бату тревожит какая-то важная мысль и не стоит испытывать его терпение.

Когда Хо-Чан закончил говорить, Бату кивнул и не стал задавать вопросов.

– Ешь и пей! – коротко сказал он.

Хо-Чан налил в серебряный кубок греческого вина и жадно выпил. Зажевав выпитое куском жареной курицы, он снова потянулся к вину.

– Кумыс не любишь? – спросил его сидевший напротив Кадан.

– Не привык еще, – виновато улыбнулся Хо-Чан.

Он снова выпил и понял, что пытается залить вином свой страх.

– За пять лет не привык к кумысу? – делано удивился Кадан.

– За это время можно нарожать пятерых сыновей, – подал голос Бури. – Если они не будут пить кумыс, то как они станут воинами?

– А рожать кто будет? – снова скаля зубы, спросил Кадан. – Сам Хо-Чан?

Все дружно захохотали.

– Есть еще один вопрос – от кого рожать, – сказали из-за спины Бури.

Хохот стал сильнее: одни гости давились мясом, а другие, не удержав во рту глоток кумыса, сплевывали его себе на колени.

Хо-Чан покраснел. Вино вскружило голову измотанному до предела за день китайцу, а придавленная страхом обида на очередную злую шутку вдруг кольнула его в самое сердце. Перекошенные смехом лица вокруг уже не казались Хо-Чану сильными и страшными, а скорее уродливыми.

«Великий Хан рядом с тобой, – сказал он сам себе. – Кого ты боишься?»

Бату не поддержал шутку и смех стих.

«Пора!» – решил Хо-Чан.

Немного путаясь в начале своего рассказа, он громко – чтобы слышали все – рассказал Бату о том, как сегодня утром молодой монгольский воин ни за что толкнул его, и он чуть не сломал позвоночник. Хо-Чан не стал упоминать о том, что приказал воину нести за ним бревно. Во-первых, его приказ был отдан только после того, как его толкнули, а, во-вторых, молодой монгол и не думал выполнять его. Потом Хо-Чан сказал, что шел, чтобы выполнить приказ Великого Хана. Кто бы выполнил его, если бы он остался лежать на земле у арбы?

– У воина был синий нагрудник с золотым кречетом, – закончил свой рассказ об обидчике Хо-Чан. – А на его левом наплечнике след от удара копья.

В шатре стало тихо. У Хо-Чана огнем горело лицо. Лица вокруг вдруг него вдруг слились во что-то общее и пугающее. Китаец снова потянулся к вину…

– Твой воин? – Бату посмотрел на Кадана.

– У меня таких удальцов сотни три, – уклонился от прямого ответа Кадан. Он спокойно выдержал взгляд Великого Хана. – И каждый из них стоит сотни других воинов.

– Найдешь и покажешь мне его, – хладнокровно сказал Бату.

Кадан склонил голову в знак согласия. Когда он поднял глаза, первый взгляд, который он поймал, был взглядом Бури. В темных и узких глазах «медведя» больше не было дерзкого вызова. Бури хорошо знал воина с нагрудником, украшенным золотым кречетом и следом от удара копья на доспехах. Весельчака-монгола звали Сэргэлэн, и не так давно он сватался к младшей дочери Бури Болорцэцэг. Бури протянул кубок и отлил часть кумыса в кубок Кадана. «Разделенное горе – уже наполовину счастье, потому что человек находит новых друзей».

«Умен же, дьявол!» – не без восхищения толстяком подумал Кадан.

Снова повеселевший и явно захмелевший Хо-Чан уже ничего не видел вокруг. Он распевал вместе со всеми монгольскую песню и, вытягивая длинные ноты, по-петушиному задирал голову, обнажая худое, дрожащее от напряжения горло.

«У меня хорошие воины, – усмехнулся Бату, наблюдая за Бури и Каданом. – Если нужно, они перегрызут друг другу глотки, как настоящие волки, но если им угрожает лань, они объединятся для охоты на нее. И тогда ей нет спасения…»