Григорий Полянкер - Учитель из Меджибожа

Накануне передислокации он пришел к Клаве. Глядя на девушку глазами, полными благодарности, сказал:

— Ну, дорогая Клава, вот и пришло время расстаться. Не знаю, доведется ли нам еще встретиться. Все, что было в моих силах, я сделал. И у меня к тебе одна-единственная просьба. Она, правда, связана с большим риском… Можешь для меня сделать одно одолжение?.. Скажу прямо: не буду на тебя в обиде, если откажешь…

Девушка посмотрела на него испуганным взглядом:

— Зачем задаете мне такой вопрос? Вы столько хорошего сделали здесь для всех, что я ради вас готова даже жизнь отдать…

— Ну, что ж, большое спасибо!.. Я рад, что не ошибся в тебе и в ваших людях…

Оглянувшись, нет ли кого поблизости, дал ей два письма.

— Береги их, дорогая, как зеницу ока. Когда сюда, в село, придут первые советские воины и какой-нибудь штаб, сразу передай это самому старшему командиру… А пока спрячь хорошенько…

Девушка взяла конверты дрожащими руками. Перевела взгляд на Эрнста, снова на письма и быстро пробежала глазами адреса. На одном конверте было написано: «В штаб Юго-Западного фронта». На втором — «В Москву, в Генеральный штаб РККА».

Отвернувшись, спрятала их на груди. Снова взглянула на взволнованного Эрнста. В ее глазах были решимость, восхищение: «Боже мой, что же это за человек? Ведь я только догадывалась, кто он, этот бесстрашный Эрнст. Как же я о нем ничего не знаю? Наверное, настоящее его имя вовсе не Эрнст и никакой он не немец…»

Но не отважилась спрашивать об этом. Только поклялась выполнить его просьбу любой ценой. Она не подведет!

Не в силах сдержать своего волнения, девушка прослезилась.

— Вы чего ж это, Клава? Зачем плакать? Скоро будете свободны… — попробовал он ее утешить.

— Вы оставляете нас… Как же мы теперь жить будем? При вас чувствовали себя словно за каменной стеной. А теперь новые… Обозлены, как дикие звери… Будут вымещать весь свой гнев на нас…

— Понимаю, Клава… — сказал он после долгого раздумья. — Но я уже говорил, что вы должны сделать, когда наши приблизятся. Главное: не давать себя отправлять в Германию, на каторгу… Помогать всеми силами своим… Самое страшное уже прошло… Немного осталось страдать…

Она молча и сосредоточенно слушала его задушевные слова. И вдруг, приподнявшись на цыпочки, обвила его шею крепкими руками, прижалась к груди и крепко, нежно поцеловала.

— Счастливого вам пути!.. Пусть судьба вас оберегает от всех опасностей, дорогой Эрнст, наш верный друг. Мечтаю об одном: когда-нибудь встретиться с вами. Если, конечно, останемся живы…

Смахнула слезы, стыдливо опустила глаза.

— Счастливого пути!.. Будьте спокойны, Эрнст, только смерть сможет мне помешать выполнить вашу просьбу. Любой ценой это сделаю. Любой ценой! И, может быть, хоть частично заплачу за ваше доброе сердце, за все то хорошее, что вы сделали для наших людей. Прощайте, родной!

И они расстались.

Эрнст ушел из дома Клавы с легкой душой, веря, что эта девушка его не подведет. Да, он уже может уходить спокойно. Даже умереть не страшно, когда знаешь, что письма твои будут переданы кому следует.

Но особенно теперь умирать не хотелось! Необходимо дожить до того дня, когда кончится этот кошмар, когда увидит он всю советскую землю, всех наших людей свободными. Он должен вернуться к своим и мстить фашистским извергам. Он войдет в их проклятый Берлин!

Ночь прошла в хлопотах. Команда быстро собиралась в путь. Все спешили как на пожар. Толкались, ругались, проклинали свою судьбу и все на свете.

Он наблюдал эту дикую панику и радовался в душе: дожил!

Отовсюду выглядывали жители, следили за тем, как гитлеровцы покидают село.

А издалека в эту морозную ночь доносился грозный грохот русской артиллерии. Что-то знакомое и родное было в этом гуле.

Высоко в небе появились самолеты, видимо, советские. Они шли, тяжело груженные, на железнодорожные узлы, где сосредоточились отступающие немецкие части.

Паника нарастала. Хоть здесь не бомбили, но одно появление авиации наводило смертельный страх на немцев. Они падали на скованную морозом землю, дрожали от ужаса перед грядущей расплатой. Зарывали головы в снег, залезали в ямы, сугробы, будто те могли их спасти…

Полная неразбериха и паника царили на дорогах. Огромные пробки создавались у переправ. Офицеры с парабеллумами в руках неистово орали, ругались, напрасно стараясь навести хоть какой-нибудь порядок. Каждому хотелось поскорее «выровнять линию фронта», уйти подальше от опасности, вернее, быстрее спасти свою шкуру.

В один из морозных дней Николаевка ожила. Люди — стар и млад — выбежали из своих убежищ на улицу встречать освободителей. Они не понимали, почему Клава бросается к машинам, подводам, допытываясь, где самый большой командир, главный штаб. Ей необходимо передать что-то очень важное.

В конце дня, когда военные расквартировались, девушка попала в жарко натопленную хату, на стенах которой уже были развешаны большие карты с красными флажками, густо утыканными тут и там. Строчили пишущие машинки…

Она стояла перед седым полковником и взволнованно рассказывала о человеке, который недавно сделал людям столько добра. Затем вручила два конверта.

Полковник внимательно выслушал ее взволнованный рассказ, присел к столу, аккуратно вскрыл первое письмо и пробежал глазами.

В нем сообщалось, что бывший курсант киевских курсов военных переводчиков Илья Исаакович Френкис, пройдя со своим полком тяжелый путь от Днепра до Дона, выбираясь с большой группой солдат из вражеского окружения, был тяжело ранен и попал в руки врага. Находясь в чужом стане, он честно выполнял долг воина Советского Союза… По мере сил и возможностей служил своему народу, армии…

Клава стояла чуть дыша, всматривалась в сосредоточенное лицо полковника. Одним глазом заметила и запомнила имя автора письма: Илья Исаакович Френкис…

И сердце дрогнуло: так вот кто этот «добрый немец» под именем Эрнст Грушко. Огромная радость охватила ее после того, как она узнала его тайну. Теперь это имя запомнит на всю жизнь. Верила, что когда-нибудь они непременно встретятся.

Девушка со всех ног бросилась к бабке Ульяне, к матери, рассказала им обо всем — теперь это уже не было тайной. Старуха выслушала ее и сказала после долгой паузы:

— Ну и молодец наш Эрнст! Мне сердце все время подсказывало, что это какой-то очень свой, близкий нам, кровный… Ничем не был он похож на поганых фашистов, будь они прокляты во веки веков!..

Старуха прослезилась. Глядя на нее, всплакнула и Клава.

— Вот как оно бывает… — задумчиво продолжала бабка Ульяна. — Эрнст… «Добрый немец»… А оно выходит, никакой он не Эрнст, совсем не «добрый или плохой немец», а наш, советский человек… Помоги ему господь бог на всем пути! Храни его от всех напастей и от смерти, от зла, от пуль и снарядов, от болезней и других несчастий! Хоть бы он еще когда-нибудь вернулся к нам. Взглянуть бы на него хоть разок и поблагодарить за доброе сердце. Вместе вспомнить бы весь ужас, все это страшное время при Гитлере. Счастья ему, доброму нашему сыночку!