Алим Кешоков - Долина белых ягнят

Кошроков искренне сочувствовал Кулову. Работа действительно колоссальная, многотрудная. Беседа старых знакомых закончилась неожиданным предложением со стороны Кулова — поехать уполномоченным от обкома в Чопракский район.

— Представителем Ставки? — улыбнулся Кошроков. Он все-таки был польщен, что ему нашли важное дело.

— Да. Представителем главного командования со всеми правами и полномочиями. Выполнить план по хлебу — задача номер один. Любыми средствами. — Зулькарней Кулов пожал комиссару руку, поблагодарил за согласие помочь, в свою очередь пообещал всяческое содействие.

Кошрокову прежде не приходилось вникать в сельскохозяйственные проблемы, опыта в этом деле у него не было никакого. Но комиссар, поразмыслив, поставил себе собственную «сверхзадачу» — высмотреть в колхозах и совхозах кобылиц, скупить их и таким образом заложить основу для воспроизводства лошадей на конзаводе. Из Ростовской области ему по наряду обещали маточное поголовье. Но сколько голов пришлют, что в наряде будет сказано — неизвестно. Ясно только, что лишних коней, скорее всего, сейчас нигде нет.

Дорога становилась уже. В ущелье подул ветер — признак близости снежных гор. Доти застегнул шинель. Лошади вспотели, на шеях под хомутами появились темные пятна. Животные стали дышать тяжелее, из расширенных их ноздрей валил пар. Небо над горами напоминало медный купол, по которому вниз струился кизиловый сок, расплываясь на горных склонах, покрытых густым лесом.

— Далеко до райцентра?

— Еще километра три, и будет мост… — Нарчо особенно не был уверен, так ли это — километрами расстояние ему мерить не приходилось.

— Ну, тогда останови. Пусть лошади отдохнут, — Доти долго кряхтел, сопел (хорошо, что поблизости не оказалось медицинской комиссии) и наконец выбрался из линейки. Первый шаг дался с огромным трудом, второй — легче. Потом дело пошло хорошо. Доти понимал, что он одет не блестяще — одна нога в сапоге, другая в валенке, но зато на голове полковничья папаха, зато — шинель, армейский широкий пояс, пряжка со звездой, начищенная до блеска…

— Я эти места знал хорошо, — тихо, как бы оправдываясь перед директором, проговорил Нарчо. Глаза его при воспоминании о прошлом затуманились. Мальчик повернулся спиной к ветру, чтоб было не так холодно и чтобы можно было спрятать непрошеные слезы.

— Откуда? Ты же с берегов Терека.

— Искал пристанища…

Нарчо не хотелось возвращаться памятью к горестным дням, когда он скитался по аулам. Да и запали в душу слова Кантасы, которая, отводя мальчишку на конзавод, наставляла: «Угождай начальству, не спорь с ним, будь послушным, старайся понравиться. А то прогонят тебя — будешь горе мыкать, совсем пропадешь». Нарчо подумал: «Расскажу все, комиссар отправит в детдом».

Кошроков прохаживался взад-вперед, чтобы размять ногу. Неожиданно он переменил тему.

— Нарчо, знаешь восточную мудрость: «Идя в гости, не забудь поесть, ибо неизвестно — покормят в гостях или нет. Если покормят, то лучше поесть два раза, чем ни одного»?

— Не слышал, — признался мальчик.

— Все равно доставай еду. В чемоданчике у меня бутерброды, сыр, хлеб, груши с яблоками. Подкрепимся и поедем.

Пока директор прогуливался под грушевыми деревьями — ветки их едва не ломились от тяжести плодов, — Нарчо достал сверток с припасами, аккуратно разложил все на крыше чемоданчика. Сначала он смущенно отказывался есть вместе с комиссаром. Ему даже с родным отцом не приходилось сидеть за столом. Потом склонился на уговоры. За едой мальчик разоткровенничался.

Долгим и печальным был рассказ Нарчо.

Его отец Батыр многие годы мучился от туберкулеза. Последнее время он уже не мог работать.

Кореец-рисовод как-то посоветовал ему питаться собачьим жиром. Он, дескать, целебный. Сначала больной, конечно, не мог решиться на это. Кабардинцы говорят: «отвратителен, как собачье мясо». Но болезнь есть болезнь. Батыр проступил запрет предков и понемногу привык к новой нище. Лиха беда начало. Теперь он заставлял сына искать молодых здоровых собак для откорма. Через какое-то время больной почувствовал облегчение, уверовал в новое лекарство, перестал обкладывать себя в постели горячими кирпичами и наконец даже попросился на службу в ночные сторожа. Дали ему кол, сказали: «Не пускай кабанов на поля». Батыр поначалу с энтузиазмом охранял кукурузные посевы от потравы, но от ночной сырости опять слег.

Нарчо не ленился, ходил по аулам, выпрашивал собак. Мальчишки ополчились против него, грозили избить, если он не перестанет уничтожать псов. Напрасно расстроенный Нарчо доказывал, что он делает это не со зла, что надеется с помощью собачьего мяса вылечить смертельно больного отца… Когда гитлеровцы вступили на Кавказ, Батыр, пожелтевший и обессиленный, окончательно согнулся под тяжестью дурных вестей. Лежа в постели, он слушал радио. Слова «наши войска оставили город…», словно глыбы камня, придавливали его к ложу. Попытка полуживого Батыра пойти на фронт вместе с Нацдивизией, естественно, кончилась провалом. Он почти перестал посылать сына за собаками, махнув на все рукой. Вскоре враг приблизился к их аулу. Послышались разрывы бомб, вой самолетов, перестало работать и радио. Соседи больше не заходили проведать больного — люди словно оцепенели от ужаса и горя.

Однажды в дом влетел перепуганный до смерти сынишка:

— Папа, немецкие танки! С крестами!

Батыр пытался приподняться, посмотреть в окно — руки дрожали, больной не мог даже присесть. Помог Нарчо. По улице прогромыхало несколько машин — зазвенели стекла в окнах, задрожала земля.

— Вот мы и под пятой врага! — Батыр упал на подушки, зашелся в кашле.

Шли дни. Воина «застряла» в горах: ни вперед, ни назад. Мальчишки ватагами шастали по аулу, присматривались — где стоят орудия, где немцы спрятали лошадей.

Однажды Нарчо вернулся домой в страхе: в ауле идут повальные обыски, полицаи ищут хомуты. Оказывается, фашисты своих лошадей держали рядом с пушками, на бывшей колхозной ферме. В соседнем ауле еще были наши, поэтому перестрелки происходили довольно часто. С наступлением осенних холодов оккупанты попрятались в дома, в землянки, ослабили бдительность, а кто-то этим воспользовался: порезал конскую сбрую.

Гитлеровцы узнали обо всем, получив приказ занять новые артиллерийские позиции: стали напяливать на головы лошадям хомуты — клещи развалились. Ременные постромки, шлеи, чересседельники, уздечки с затылочным, лобным, подглоточным, щечным, носовыми ремнями оказались изрезанными в куски. Фашисты орали, орали друг на друга и в конце концов бросились добывать новые хомуты… Ребята мечтали и в орудия насыпать песок, но возле них всегда стоял часовой.