Алим Кешоков - Долина белых ягнят

— Почему? — Кошроков вглядывался в лица.

— Кто знает. Видимо, есть причина… — неопределенно сказал Чоров.

Девушки, покидая комнату, встретились в дверях с Курацей, возвращавшейся к гостям. Кураца хотела уехать домой. Ее с трудом усадили на место.

— Незаживающая рана… Она будет кровоточить долго, — тихо вымолвила Апчара. — Может быть, еще не пришла пора для песен о ней.

— Да, незаживающая рана, — поддержал Апчару Кошроков. — Нацдивизия — детище народа, пример его истинного самопожертвования, желания отдать все ради победы. В детстве я слышал песню, где говорилось: «Я кожу свою сниму с себя, чтобы защитить тебя от холода». Так поступил и наш народ — снял с себя, что называется, кожу. Дивизия саблями встретила танки и мотопехоту противника, но кавалеристы не струсили. Те, кто оказался в тылу врага, сумел вернуться на Кавказ в надежде продолжить борьбу в родных горах. На них вины нет. В первые годы войны в окружение попадали и батальоны, и полки, и дивизии, и целые армии. Они пробивались к своим через линию фронта. Не удавалось — уходили к партизанам. Никакого значения не имеет то, что сколько-то джигитов, потеряв свои части во время сражения и передислокации, вернулись в горы. Пусть они составляют два процента, пусть три. Но девяносто семь процентов выполнили свой воинский долг до конца, бились не на жизнь, а на смерть. Это знает Апчара, знаю я. Помнишь, Апчара, бой у моста через Сал?..

— А бой за райцентр Маратовку, за Ново-Николаевскую станицу, хутора Московский, Немецко-Полтавский? Названия врезались мне в память навек.

— Почему мы попали у переправы под удар танков противника? Не было связи. Полк должен был выйти к новым позициям ночью под прикрытием темноты. А когда вышел? Утром. На виду у врага. Выяснилось, что связной, посланный с пакетом из штаба дивизии, не нашел нас. Мы ждали распоряжений и не знали, куда идти, где занять оборону, какую задачу выполнять. Будь у нас в этот час рация — связались бы со штабом, опергруппой, получили бы боевую задачу. Летняя ночь коротка, уже взошло солнце, когда мы тронулись с места. Это было на руку врагу. Мы и попали на марше под удар авиации и танков. Куда всаднику деваться, если за ним на бреющем полете гоняется самолет? Лошадь не удержишь. Вот откуда те, кто вернулся назад. Нельзя их винить за то, что саблями, как капусту, не порубили танки. Но все это легло ржавчиной на добрую славу погибших и тех, кто до конца оставался верен присяге. Наверное, из-за этого тоже нет до сих пор песни о Нацдивизии. Это Чоров и называет «причиной». Ложка дегтя испортила бочку меда, как говорят русские. Наш долг очистить бочку от дегтя. Правда, Апчара?

— Я не побоюсь сделать это где угодно.

— Вас не поддержит Кулов, — безапелляционно заявил Чоров. — У него на сей счет своя точка зрения. Я помню, он зачитывал на пленуме пространный документ…

— Кулов не поддержит? Он сам формировал дивизию! Сколько труда вложил!.. Крестный отец.

— Почему тогда он не отвел руку, которая несла ложку дегтя? Он видел — не предотвратил. — Чоров явно не хотел соглашаться.

— Ты все упрощаешь…

— Товарищ полковой комиссар, разрешите закладывать лошадей? — прервал разговор Нарчо.

«Как точно малыш чувствует время, — подумал Кошроков. — Действительно, скоро светать начнет».

— А спать не будем, ординарец? — улыбаясь, спросил комиссар. — Мы ведь не на войне. Противник на нас не наседает. Давай малость отдохнем, милый, а?

— Есть, — по-солдатски ответил Нарчо и повернулся к двери, а сам обиженно подумал: «Зачем «милый»? Так ведь не говорят командиры своим подчиненным». Мальчику очень хотелось выглядеть в глазах взрослых бойцом, готовым отправиться на фронт хоть сейчас, с этой свадьбы.

Кошроков понимал — настала пора завершить пиршество. Бухгалтер не зря беспокоится. Послать-то за лошадьми некого. Директор, бухгалтер и Нарчо — вот и весь штат конзавода. Самому ехать в Ростовскую область с больной ногой невозможно. Бухгалтер стар, да и в лошадях не совсем разбирается. Кошроков еще раз достал телефонограмму, внимательно перечитал ее, соображая, сколько дней понадобится на то, чтобы добраться до места, где их ждет маточное поголовье. Ясно, этот конзавод не в городе.

Гости шумно и долго расходились. Доти вместе с Оришевым провожал их. Потом полковник с Батырбеком еще долго прохаживались по двору.

— Кулов действительно сказал что-то плохое о Нацдивизии? — Кошроков все еще не мог поверить словам Чорова.

— Нет. Я не слышал. Вокруг Бештоева действительно шли разговоры.

— Гм, Бештоев… Нельзя же по одному предателю судить о целой дивизии.

Они еще потолковали между собой, потом улеглись.

Спал комиссар недолго. Вместе с ним пробудился и Оришев.

— Гость плохо спит — значит, недоволен хозяином. Доти Матович, не холодно ли тут? — Батырбек бодрился, хотя почти не сомкнул глаз. Ну, ему не привыкать. Днем подремлет где-нибудь украдкой и перебьется. — Я думал, отдохнешь, как следует, после вчерашнего. Все в доме спят — хоть по одному вытаскивай за ногу.

— А ты? Ты что — дневальный по сонному царству?

— Я что? Я крестьянин. Когда бы ни лег, а встать должен с петухами. Иначе проспишь все дела. Тебя нога не беспокоит?

— Болит, конечно, — Кошроков приподнялся, но одеваться не спешил. Китель висел на спинке стула. — Садись. Признаться, я рад, что и ты не спишь, надо поговорить. Не о свадьбе, правда. Свадьба была по военным временам отличной.

— Какая это свадьба! — Батырбек махнул рукой. — Вот раньше были свадьбы — сплошное разорение. Обе семьи готовились месяцами со всеми близкими и дальними родственниками. Двор напоминал бойню… Забивали всякую живность — и свою, и дареную. А тут война. Перед людьми совестно. В других домах погибших оплакивают, а мы веселимся.

— Жизнь, дорогой мой, нельзя остановить. Она не считается ни с чем, идет в обнимку со смертью. Слышал песню? И на фронте люди, бывает, женятся. А ведь никто не дает гарантии, что они выживут в этой войне. Под артогнем спят — не добудишься. Как твои молодожены. Они, видимо, к полудню встанут.

— Айтек уже давно на ферме.

— Да что ты! — Гость был искренно удивлен и огорчен. — А я хотел с ним потолковать.

— Обычай. Как ни сладок сон с милой, солнце не должно застать новобрачного в постели. Иначе он не мужчина.

— Суров наш обычаи. Суров, нечего сказать.

— Но вообще-то Айтек должен вернуться к завтраку.

— Отлично. Но сначала я с тобой посоветуюсь. Может быть, с моей стороны это бестактно и я не учитываю твоих планов…

— Располагай мной, Доти Матович. И советом и делом я готов быть полезным тебе.

— Хочу забрать Айтека.

Батырбек побледнел. Руки, спокойно лежавшие на коленях, задрожали, принялись нервно теребить полу солдатской телогрейки. Посуровели, сузились глаза.