Алим Кешоков - Долина белых ягнят

Нарчо посмотрел-посмотрел вокруг и принялся за дело. Кряхтя и сопя, отколол от большого бревна кучу щепок, отнес в хату и побежал на конюшню. Там шла утренняя уборка: бородатый старик выметал из стойл свежий, дымящийся конский навоз. Нарчо сразу узнал своего Марема, тот тихонько заржал, вскинул голову. Тузера не было видно.

— Ты куда, пострел? — старик угрожающе поднял метлу, давая понять, что шутить не собирается; видно, принял Нарчо за здешнего мальчишку, вознамерившегося стащить у него охапку сена для коровы, но, присмотревшись, спросил: — Чей такой шустрый?

— Ничей. Я приехал в командировку! — Нарчо очень нравилось слово «командировка». Ему казалось, что достаточно употребить это слово, как люди станут относиться к нему, Нарчо, с уважением и даже почтут за честь оказать ему содействие. — Я хочу посмотреть наших лошадей. Вчера завхоз Михеич разрешил поставить их здесь.

— Каких лошадей? Одна вон стоит непоеная-некормленая с вечера. На другой чуть свет ускакал кто-то… Чего на нее смотреть? На лошадь не глазеть надо, а кормить и поить, если ты джигит. Ежели ты губошлеп, то, конечно…

Большего удара для Нарчо быть не могло. Хороши табунщики! За таких в ауле никто своих дочерей и замуж не отдаст. Жаль было смотреть на голодного гнедого мерина. Бедный Марем! Комиссар глянул бы на Нарчо с презрением. «Это так ты заботишься о боевом друге? Мне такой ординарец не нужен». И, конечно, не взял бы Нарчо на фронт… Мальчик жалобным голосом сказал:

— Я думал, Айтек задал им корм.

— Какой Айтек?

— Который уехал. Можно я возьму охапку сена?

— А ты его косил? Чужим коням фураж скармливать — сами на бобах останемся. Зима на носу. Кто знает, какая она будет. Откель пожаловали-то?

— Мы с Кавказа. С конзавода, — с достоинством отвечал Нарчо. Может, старик, услышав про конзавод, уступит?

— Командированные с конзавода? А-а! Вот оно что. Тогда дело другое. Командированные! — заинтересовался старик. — С конзавода.

Нарчо вывел Марема из стойла, почистил, напоил его, снова поставил на место и дал сена. Старик ничего не говорил. Нарчо немедленно принялся помогать старому конюху убирать конюшни (как бы отрабатывая охапку сена). С этим делом он справился так хорошо, что старик даже похвалил его. Марем шумно жевал, временами оглядываясь на хозяина, который рьяно подметал конюшню, убирал вилами навоз, выбрасывал затоптанные подстилки и клал на землю свежую солому. Работа не мешала Нарчо рассказывать о себе, о своем конзаводе и, конечно, о комиссаре, который строго-настрого приказал не возвращаться без кобылиц.

— Батько у тебя дома аль на фронте?

По тому, как мальчик сразу сник, затих, зашмыгал носом, старик догадался, что сказал что-то не то. Конюх замолчал и остановился, опираясь на вилы. Вздохнув, он вытащил из кармана бархатный кисет, из кармана достал газету, скрутил цигарку.

— Матушка-то жива? — выпуская из-под усов, пожелтевших от табака, едкий махорочный дым, уже с осторожностью спросил старик.

— Всех сожгли, — еле выдавил из себя Нарчо, с силой вонзил вилы в кучу навоза и, смахнув слезы, отвернулся к дверям.

— Сирота, стало быть… — Старому конюху стало неловко за свое любопытство. Он затянулся еще пару раз и негромко проговорил: — Ой, война, война… Бездонное твое брюхо. Сколько гнезд разорила, сколько людей по миру пустила. Где Берлин, а где Кавказ? — качал он головой, а цигарка дымилась и потрескивала у него в зубах.

Послышалось блеяние. Нарчо оглянулся: среди конюшни стояла небольшая коза с желтыми пятнами на спине и боках, с круглыми озорными глазами. Она кинулась к копне сена и сразу же влезла наверх, будто там сено было вкуснее.

Старик взревел:

— Гони окаянную! Эта Макариха вконец распустила свою животину. Ишь, коза-дереза! Трава внизу ей горька, подавай сверху. Гони, будь она неладная, пораскидает весь фураж. Кышь отседова…

Нарчо кинулся на козу с вилами и вдруг замер: в дверях показалась пожилая женщина с длинным недобрым лицом, в грязной залатанной хламиде.

— Не замай животину, — произнесла она злобно и громко. — Клока сухой травы жалко. Сам небось волоком волочишь по ночам да на самогон меняешь. — Старуха повела глазом в сторону Нарчо, словно струей кипятка обдала. — А ты откель взялся, шалопут? Ты, что ль, сено заготовлял? Заготовитель!

— А ты, Макариха, не распускай свою козу, держи ее при себе. — Старик не собирался уступать, он двинулся вперед, больно ужаленный обидными словами. — Ты видела, чтоб я волоком волочил? Не видела, так и не чеши языком. Гляди — неровен час, выдоят у твоей козы все молоко — на бобах останешься. А коли я тащу на своем горбу охапку сена, так это не твоего ума дело. Я цельное лето спину гнул, косил траву, имею право…

Коза, словно поняв, что это из-за нее разгорелась ссора, спрыгнула вниз и удалилась.

Старик все не мог успокоиться:

— Заруби себе на носу: забредет еще твоя коза в конюшни — беды не миновать. Заколю ее, из шкуры шапку сошью. Поняла?

— Больно ты меня испугал. Поправлюсь малость — продам козу. Носили бы меня ноги, давно б продала. Только не дойти мне до рынка. Не гневись зазря. Будет твое сено в целости, меняй его себе на самогон, а енерал узнает, получишь по шеям…

— Макариха, не балаболь. Сама ведь не знаешь, что брешешь. Генерала хоть не замай, оставь в покое.

— Хочешь продать козу, — продай мне, — неожиданно горячо заговорил Нарчо. — Я куплю ее. У меня есть деньги.

— Ты?! — Макарихе такое и в голову прийти не могло. — Продать тебе козу?! Откуда у тебя столько денег?

— Тебе-то какое дело? Покупает, значит, есть на что. Они берут у нас тридцать кобылиц. Не с пустыми руками, стало быть, приехали. Зачем тебе тащиться на рынок за тридевять земель? Бог сам послал покупателя, так нечего босой ногой грязь месить до райцентра и козу тащить за рога.

Нарчо только сейчас заметил, что у старухи одна нога была обута в старую калошу, обвязанную веревочкой, другая — в истоптанный и дырявый полуботинок, с полуоторванной подошвой. Нарчо снова вспомнил свое спасительное слово:

— У меня командировочные. Но есть и свои. Мало будет — в придачу ботинки дам. Новенькие. Ненадеванные. Таким ботинкам износу нет. — Нарчо прекрасно сумел бы поторговаться. Что он, по базарам не ходил? Нарчо было страшно упустить случай.

— Ботинки! Эта дохлятина не стоит и подметок от сапог. Велика придача, сынок, смотри — проторгуешься!..

Старуха живо согласилась:

— Износу, говоришь, не будет? Покажи, коли они стоят того… Зачем мне кота в мешке?

— Я мигом. Сейчас принесу. — Нарчо бросился к дому Анны Александровны. Старуха по достоинству оценила ботинки для альпийских войск на толстой подошве. Старик чесал затылок. Торг занял гораздо меньше времени, чем понадобилось Нарчо, чтобы загнать во двор строптивую козу. Он был счастлив, как в те дни, когда ему удавалось приобрести хорошую собаку для отца. Коза упиралась, пропахала копытцами четыре длинных борозды, бодалась, но Нарчо крепко держал ее за рога, похожие на сабли.