Михаил Никулин - Полая вода. На тесной земле. Жизнь впереди

И снова они пошли кустарниками колючего терна: теперь впереди с легкой торопливостью шагал Иван Никитич, за ним Василий Александрович, а Петя с прежним упорством следовал за командиром и, теряя от усталости ритм в походке, наступал Василию Александровичу на каблуки…

— Ничего, это не на танцах, — успокоил Петю Василий Александрович.

Шел поздний час осеннего вечера. Кончались еще одни сутки походной жизни Пети Стегачева. Вместе с Василием Александровичем, с Иваном Никитичем и еще одним белобрысым человеком, которого Василий Александрович называл Ваней, Петя нашел приют в своеобразной пещере. Когда-то она была просто боковой промоиной яра, рукавом его, но потом яр углубил свое русло. Потоки талого снега и дождевой воды перестали попадать в промоину. С каждым годом русло все больше врезалось в глинистый грунт, и теперь промоину от дна яра отделял обрыв метров в пять. Сверху и с боков промоину обступал терновник. Кусты терновника перепутались, проросли сорными травами. С вершины Бочковатого кургана ветер нагнал сюда измельченной глины и песка. Дожди все это прибили и утрамбовали. Над промоиной нависла плотная, непроницаемая крыша. Образовалась не то пещера, не то темный коридор. Догадаться о существовании этой пещеры мог лишь тот, кто из яра по отвесному обрыву поднялся бы на пятиметровую высоту. Партизаны, вынужденные действовать среди степных просторов, где так мало потаенных мест, с помощью якорной кошки взобрались в пещеру и, прокопав в ее крыше выход прямо в заросли терна, устроили здесь себе кратковременное убежище… Мало кому могло прийти в голову искать партизан в расселине, темневшей в обрывистой стене яра. Мало кто стал бы лезть на пятиметровый обрыв, хватаясь за мочковатые прутья свисающих терновых корней.

Но сегодня нашлись двое, которые попробовали подняться по корням, как по веревкам, чтобы заглянуть в пещеру. Этими пронырливыми «прохожими» оказались петровские полицаи. Добраться до пещеры им не удалось. Иван Никитич, действуя из-за нависших зарослей терна, незаметно перерезал самые толстые побеги корней ножницами и ногой помог груде потрескавшейся земли свалиться на полицаев. Отряхиваясь и почесывая ушибленные места, полицаи руслом яра пошли прочь от пещеры.

Иван Никитич и Ваня уверяли, что полицаи испугались обвала и навряд ли догадались, что глыбу на них свалили.

— А здоровенный еще сказал: «Могла нам тут быть крышка», — вспомнил Иван Никитич.

— А щупленький ему: «Скажем — везде были и никого не повстречали». И, озираясь, ушли, — пояснил Ваня.

…Василий Александрович и Петя сидели около обрезка ковровой дорожки величиной с развернутый газетный лист. Перед ними на клеенчатой подстилке лежали нарезанный хлеб и мелкие кусочки сала. При свете крохотной керосиновой лампы они брали сало руками.

Выслушав рассказ Ивана Никитича и Вани о петровских полицаях, Василий Александрович, интересуясь подробностями, спрашивал:

— А вы их заметили издалека?

— Издалека, — весело ответил Иван Никитич, сидевший вместе с Ваней в стороне, на связках полыни, которая терпким запахом заглушала гнилостный запах подземелья. — Мы думали, что эти гостечки идут к другим хозяевам, в другой дом. А они неожиданно остановились против нашего парадного, — продолжал Иван Никитич.

— И близко остановились?

На очередной вопрос Василия Александровича нетерпеливо ответил Ваня:

— Фу, Василий Александрович, ну что вы спрашиваете, близко ли остановились! Так близко, что нам с высоты было слышно, как они сопели… Сопели, как быки в упряжке!

И Ваня, по-бычьи округляя глаза, передразнил сопящих полицаев.

Помня, что громко смеяться нельзя, Василий Александрович закинул голову, напряженно отфыркивался, как пловец на волне.

— Так уж и в самом деле как быки? — подавляя смех, спросил он.

— Конечно, не так… И ты, Ваня, пожалуйста, не конфузь быков, — тоненько засмеялся Иван Никитич в ковшиком сложенную узловатую ладонь.

Пете было труднее, чем кому бы то ни было, сдерживать порывы смеха: ведь ему только пятнадцатый год, и он сейчас многим доволен. Доволен тем, что сидит рядом с Василием Александровичем, и тем, что внезапно стал причастен к самой настоящей партизанской жизни, и особенно тем, что партизаны были веселыми и находчивыми людьми. Как же от души не посмеяться вместе с ними?! И он смеялся, повторяя:

— Я такого смешного никогда не слышал.

— Я тоже, — согласился Василий Александрович и спросил Ваню: — Ну, а как ты смог удержаться и не выстрелить?.. Вот молодец! Сдержался.

— Невозможно трудно было не выстрелить. Они же не видят нас и сами прутся на дуло автомата. Я в душе умоляю их: бандиты, дураки, пожалейте свою жизнь, пожалейте жизнь близких и дальних родственников… Так они знай лезут. А Фролка Кожуркин, экспедитор из промартели, вы ж его помните — здоровый. Ручищами, как клещами, цепляется за корни, язык на сторону — и лезет, лезет без оглядки. Еще бы секунда-другая, и я б в него выстрелил. Спасибо Ивану Никитичу, выручил из беды… И откуда у него такие острые ножницы нашлись? Резанул тихонько раза три, и вместе с корешками полицаи ссыпались на дно яра…

— Ножницы эти дал мне покойный Григорий Степанович Сушков.

— Он живой! Чего вы его хороните! — возбужденно сказал Петя и, видя, что его слова не произвели никакого впечатления ни на Ивана Никитича, ни на Ваню, обернулся к командиру: — Я ж его видел! — И уже хотел было рассказать, как садовник Сушков качался на яблоне, задетой броней фашистского танка.

— Ты, Петя, наверное, забыл, что уже третьи сутки, как ушел из дому?.. А Иван Никитич вчера ходил в эти места… Сушкова убили в колхозном саду, — сказал командир.

— Кто ж его убил?

Василий Александрович, взглянув на побледневшее лицо Пети, понял, что он, думая о садовнике, не мог не вспомнить и о матери.

— Фашисты убили его… А Мария Федоровна жива, и отец жив, и за него не беспокойся. Рано утром пойдешь домой Ваня, постели ему, а потом и делом займемся.

Василий Александрович посмотрел на часы.

Иван Никитич сказал, что он на всякий случай выйдет послушать и заодно посмотреть на погоду.

Петя улегся на толстой и мягкой полынной подстилке, вытянулся и, осматривая пещеру с нового места, наблюдал, что делали в ней остальные, слушал их разговор. С нового места, из темноты, он увидел тот самый автомат, из которого Ваня целился в петровских полицаев. Автомат был подвешен к корням, проросшим через крышу пещеры. Рядом висели предметы мирные, домашние: зеленый маленький чайник, холщовый мешок и совсем крохотная сковородка с короткой ручкой.

Ваня ел сало. Он клал его на кусок хлеба, измельчал ножичком и, пока готовил этот своеобразный бутерброд, негромко о чем-то рассказывал. Василий Александрович, полулежа, опираясь на локоть, слушал и курил папиросу, глядя в темноту быстро сужающегося коридорчика — туда, куда недавно ушел Иван Никитич.