Илья Чернев - Семейщина

Он грузно валился на нее, и она стала медленно опускаться спиною на подушку.

— Никто не может знать до времени, что судил тебе господь стать богородицей, — тяжело отдуваясь, произнес он. — Ради этого господь прощает нам грех великий. Во время видения он так и сказал мне… Помолимся.

Марья прошла в передний угол, стала на колени перед озаренными неверным светом лампады мрачными ликами угодников… Она молилась, и слезы текли по ее щекам… Пастырь стоял позади нее и поясно кланялся.

После молитвы он положил ей руки на плечи и сказал: — Каждый вечер приходи сюда… И еще было мне виденье, будто сижу я в раю со святыми отцами. Ты завтра по улице пройдись-ка и скажи бабам об этом. И тебе такое виденье будет… О жребии же твоем никому. Поняла?

Марья кивнула головою.

Ипат Ипатыч отпустил ее, приказал идти спать. Поцеловав его руку, она ушла. Он усмехнулся вслед ей, но тут же помрачнел. Старость, старость! Эх, старость!.. — горько подумал он… Ипат Ипатыч был доволен смирением Марьи. С первого же дня, как пришла она к ним в дом, он заметил набожность и кротость робкой этой девушки и решил, что не будет огласки от такой тихони… Это не то что нынешние зубоскалки, просмешницы — от тех, строптивых, потерявших господень стыд, хорошего не жди, и он не рискнул бы, будь у него в работницах одна из таких…

И на другой день, и на третий, и на следующие за ними дни Марья ежевечерне покорно являлась в горницу пастыря. Она приходила с трепетом, в страхе великом, но не смела ослушаться пастырского веления, — она уверовала, что ждет ее слава богородицы, и ради этого она должна все претерпеть.

Каждый день она выходила в улицу и сообщала кому-нибудь из соседок, что было ей виденье: батюшка Ипат сидит в раю со святыми отцами… Она уже верила в то, что говорила… И несли по деревне соседки эту весть — благую весть о святости уставщика Ипата, и подкреплялась шатающаяся его слава.

Ежевечерне говорил Ипат Ипатыч в горнице одни и те же слова, действовал все напористее. Едва не плача, Марья порою вскрикивала:

— Ой, батюшка!..

— Терпи, богородица… во славу спасителя, — задыхался уставщик.

Всякий раз он заставлял ее замаливать общий их грех, который в то же самое время объявлялся не грехом, а светлой радостью и несказанным подвигом.

И всякий раз горько сетовал уставщик на свою старость и немощность, когда Марья скрывалась за дверью.

Однажды Марья особенно плохо почувствовала себя в тяжелых объятиях похотливого старика. И она решила, что лучше всего ей посоветоваться с матерью. Мать не выдаст ее, и нет в том особого греха, если нарушит она тайну, расскажет все родимой своей мамке.

Всхлипывая и пряча глаза, — стыд-то, стыд! — она рассказала Марфе и о видениях Ипатовых, и о том, как объявил он ее богородицей, и о том, что они проделывают в горнице с батюшкой, чтоб поскорее явился в мир новый сын человеческий.

— Брешешь?! — едва не замахиваясь на любимую дочку, закричала Марфа. — Брешешь?.. С кем это ты пузо нагуливаешь? Кто спортил?

— Вот те истинный крест! — заплакала девушка.

Глаза Марфы полезли на лоб, стали страшными, грозными.

— Антихрист! — завопила она. — Ой, што я говорю… Да как он мог?!

Марфа не сразу сообразила, что делать ей, — поступок уставщика, самого уважаемого на селе человека, казался ей странным, уму непостижимым. Она долго причитала, принималась ругать дочку. Наконец она объявила Марье, чтоб та не смела больше ходить к Ипату, — пусть сидит дома, никуда глаз не кажет, она сама сбегает за расчетом. Она боялась посылать Марью к уставщику, — что такая тихоня сказать может, да и наберется ли смелости сказать… не запрягли б ее снова в тот же хомут!

Размышляя так и несколько успокоившись, Марфа почувствовала, что и самой-то ей идти к уставщику боязно, и она решила прежде сбегать за советом к Епихе, а там — видно будет. Епиху она давно отличала среди других советчиков, уважала его за серьезность, дружила с ним еще с той поры, как посадили его в кооперацию продавцом. Да и он благоволил к ней, батрачке, никогда без ласкового слова мимо себя не пропускал.

Марфа застала Епиху дома. Он нянчился с ребенком, а Лампея ставила самовар. Взмахнув двуперстием и поздоровавшись, Марфа вызвала хозяина во двор для важного разговора с глазу на глаз. Епиха посадил ребенка на пол.

— Пусть поползает покуда, — сказал он. Они вышли к амбару, Епиха сел на приступку.

— Ну, тетка Марфа, сказывай… Ты будто не в себе… Что случилось?

Марфа взяла сперва слово, что он не предаст огласке ее новость, так как, уверяла она, у нее и самой нет достоверности.

— Валяй, валяй! — подбодрил Епиха…

Марфа выложила ему все как есть.

— Так-так, — выслушав до конца, многозначительно усмехнулся он. — Попался, выходит, святой отец! Теперь от нас не уйдет!

Марфа испугалась.

— Не бойсь, — серьезно сказал Епиха, — я слово свое сдержу, но копать буду. Когда все подтвердится, тогда и слово ни при чем… Ты вот что: расчет — это конечно…

— Да как я к нему пойду?

— А очень просто: скажи, что забираешь дочку к себе — и вся недолга. Хворость, мол, пристала. Смотри только, не выдай себя, не покажи ему, что прочухала. Об остальном уж я позабочусь…

В Епихиной голове вызревал какой-то план.

Ипат Ипатыч встретил Марфу, как встречал он сотни людей, — ни тени тревоги или смущенья на благообразном лице, только глаза непривычно колючие.

Марфа пожаловалась на тяготы вдовьей, своей доли, сказала, что вынуждена взять дочку, — кругом у нее в избе неуправа, самой-то все по людям работать приходится.

— Што ж, она… куда-то со вчерашнего вечера ушла, — подозрительно вскинул бровями Ипат Ипатыч.

— Занемоглось ей, батюшка, дома лежит… Куда ей деться, — соврала наученная Епихой батрачка…

— Занемоглось? Что болит-то? Девка, кажись, молоденькая. — Дивился Ипат Ипатыч.

— Да вот занедужилось… Голова…

— Голова? — протянул он. — Што ж, это бывает…

— Ты уж ее отпусти, — смиренно попросила Марфа.

— Касаемо этого поговори с Федей, он нанимал, он и расчет даст. Я неволить не могу, и он не станет. Не такие мы люди, сама знаешь.

— Вестимо…

В это самое время Епиха сидел в Марфиной избенке, и перед ним стояла зардевшаяся Марья.

— …Ну, ладно! Коли отказываешься подать заявление прокурору, — уламывал он девушку, — я сам за тебя напишу! Не хочешь? В слезы?

— Да стыдно мне, — заплакала Марья.

— Какой может быть стыд… вывести на чистую воду такого мошенника?

— Мошенника! — закрывая ладонями лицо, в страхе вскрикнула Марья.

— Конечно, мошенника! — рассердился Епиха. — Что ж он, по-твоему, не живоглот, а святой, если позарился…

Марья упала на лавку и забилась в рыданиях. Епиха понял, что хватил лишку.