Илья Чернев - Семейщина

Ипат Ипатыч погоревал положенное число недель, и жизнь его снова вошла в обычную колею. Бог стребовал к себе старухину душу и его, быть может, скоро стребует, — прилично ли об этом убиваться уставщику… тем более, прилично ли на людях? Старшие сыны Ипата Ипатыча давно уж жили в отделе от него, и он остался на попечении младшего сына Федора. Сноха вполне заменяла в Ипатовом хозяйстве покойную свекровь.

С годами, в особенности после смерти старухи, с которой он прожилине один десяток лет, Ипат Ипатыч сильно подался и слинял. Сивый его ершик побелел, побелела пушистая длинная борода, затем как-то неприметно ершик исчез, обнажив розовую плешину в серебряном мягком венце.

Первое время, как сменилась власть, Ипат Ипатыч испытывал не малую тревогу, — не ждет ли его кара за пособничество семеновцам, не дознался ли кто, что рубили они в его, Ипатовом, дворе пойманных партизан? Но нет, видно, никто не дознался, а за начетчиков своих Нестера и Федора, выдавших партизан хорунжему, он не ответчик. К тому ж они уже заплатили за предательство, сложили свои головы. Их не воскресишь, не спросишь! Зато вся деревня знает, как отшил он, уставщик Ипат, белого офицера в восемнадцатом году, как отказался назвать имена красных лиходеев. Даже председатель Мартьян, вернувшийся на село с партизанами, за японцами следом, даже он перенял всеобщую эту молву и пальцем не посмел тронуть его.

И верно: Мартьян Алексеевич не стал теснить уставщика, но не потому, что тот невольно постоял за красных, а потому, что не пришло еще время меряться им силою; обернуть на себя гнев и недовольство стариков, всей деревни, готовой зубами вцепиться безбожникам в горло за своего пастыря, — это не входило в расчеты Мартьяна и новой власти.

Со временем Ипат Ипатыч успокоился: его не трогают и видно, не станут тревожить. Но мог ли он сам не трогать их, оставить в покое, примириться с анафемской этой властью, разрушающей благолепие устоявшейся жизни и законы отцов? Мог ли он, пастырь, быть глух и нем к упорным жалобам Астахи, Покали, начетчика Амоса, к их настойчивым просьбам дать совет, оказать помощь? Нет, он не мог! Что это за пастырь, который оставляет овец своих без присмотра и позволяет им разбредаться в разные стороны? Нет, не такой он пастырь, и по велению сердца он созывал к себе по ночам верных людей, а то и сам шел к Астахе и вместе со всеми ними думал крепкую думу, как отвратить от семейщины, от справных мужиков лихую напасть. Докука, сплошная докука — как бы говорил взгляд его строгих глаз.

В Ипатовой горнице рождались планы, оттуда разносились по деревне пугающие мужиков слухи, оттуда исходили приказы, призывы к действию. Именно здесь, в этой заставленной иконами горнице, зародилась мысль послать Спирьку в учредительное собрание, именно здесь посоветовал Ипат Ипатыч заполнять избирательные бюллетени на Спирьку и Дементея.

После выборов, когда с ним приключился на сходе немалый конфуз, Ипат Ипатыч, оберегая авторитет свой и не желая больше давать нехристям поводов для зубоскальства и подозрений, решил вовсе не появляться на собраниях, даже не заходить в сборню. Дескать, сами видите, мое дело сторона, я пастырь душ людских, а не политикан и вовсе ни к чему не причастен.

— Так-то способнее, — заявил Ипат Ипатыч начетчику Амосу Власьичу, и тот враз понял и согласился с пастырем…

Докука догоняет докуку, и нету Ипату Ипатычу ни отдыху, ни сроку. Давно ли, кажись, с выборами хлопотали, как уже снова доводится мозгами шевелить: приехал из города молоденький учитель, потряхивает чубом, бегает по улицам со двора во двор. Скажешь ли мужикам, как встарь: «От мирского грамотейства не жди псалмопения — опричь ереси?» Как бы ее так! Засмеют солдаты, трунить начнут молодые охальники-зубоскалы… Где найти нужные, приличные случаю, слова, которые с непререкаемой силой ударили бы по тяготенью к мерзопакостной светской грамоте? Нет таких слов, — должен был сознаться себе Ипат Ипатыч. Он еще может тянуть за собою стариков, но солдаты… разве их, головорезов, священным писанием, учением святых отцов застращаешь!.. Он так надеялся, что, получив отпор от стариков на сходе, учитель-юнец сбежит из деревни. Но все обернулось не по его велению.

«Как будем выживать цепкого этого учителишку? — ломал голову Ипат Ипатыч. — Не дай господь, стакнется с бешеным антихристом, председателем, — житья нам не станет, хоть из своей деревни беги…»

Ничего не придумав, Ипат Ипатыч держал по тому случаю совет с Покалей и Астахой. Согласились они меж собою на том, что Астаха пришлет к пастырю своего зятька: партизаны ему, Спирьке, вот как верят, — не сговорит ли он их, часом, против городского настырного парня?

С головою окунувшийся в хозяйственные заботы, Спирька после возвращения из Читы отстал начисто от Астахиных дел. От партизан он открутился, — и то слава богу, — теперь бы ему выгородить себя как-нибудь перед въедливым председателем Мартьяном, когда тот поправится. Больше ему ничего не надо в сборне, хоть земля лопни!

Астаха застал зятя во дворе, — Спирька облаживал телегу.

— Тебе дедушка Ипат прийти велел, — без околичностей, даже не здороваясь сказал Астаха:

— Уставщик Ипат? А на что я ему сдался? — удивился Спирька.

— Ничего, паря, не докажу, только велел беспременно.

Спирька с досадой кинул работу: что-что, а ослушаться Ипата Ипатыча он не решался, да и любопытство разбирало его: зачем это он уставщику понадобился вдруг?

Ипат Ипатыч встретил Спирьку отечески ласково, провел в горницу:

— Садись, Спиридон Арефьич, гостем будешь.

Ласковый прием уставщика льстил Спирьке — как своего приглашает, и то… с чего ему чужому-то быть? Спирька улыбнулся:

— Я думал, ты позвал меня жучить за что ни на есть… Мягкая улыбка сползла с губ в пушистую бороду уставщика:

— Ежели мы друг дружку жучить зачнем, совсем оседлают нас чужаки-нехристи… Вот приехал один… Можа, слыхал?

— Астаха сказывал: учитель… Я на сходе не был, недосуг.

— По тому случаю и позвал тебя, — уставился Ипат Ипатыч хитрыми глазами в Спирьку, — об учителе и разговор у нас пойдет. Ты то возьми в толк: приехал городской грамотей… за ним школа… всех нас заставят школу рубить, спину гнуть. Когда и на себя робить станем!

— И то сказать, — неопределенно поддакнул Спирька, еще не понимая, куда клонит уставщик.

— За школой еще чего строить придумают, — продолжал с расстановкой уставщик, — от них всего жди. Этак, паря, нашего брата скрутят, спаси и помилуй! Я так думаю: школу рубить приневолят раньше всего справных мужиков, у кого коней вдосталь — бревна возить. Ты вот, к примеру, к вёшной сейчас облаживаешься, а тебя на Косоту за лесом погонят… Как это?