Михаил Стельмах - Большая родня

— Добрый вечер, хозяин! — поздоровался Дмитрий с мельником, пожилым мужчиной. Вся одежда на нем, борода, брови, лицо были покрыты сладковатой дымчатой мукой.

Белая пыль дрожала в мельнице, обвивая и оплетая нитями убогие стены и снасти.

— Доброго здоровья.

— Кому зерно мелешь?

— Известно кому — вспомогательной полиции.

— А людям?

— Не велено.

— Возьмем мы у тебя, хозяин, несколько мешков муки.

— Бумажка есть?

— Аж три бумажки. Видишь, какие? — Федор слегка тронул рукой ружья. — Хорошие?

— Документы исправные, — неловко улыбнулся мельник. — Значит, вы не из полиции?

— Выходит.

— Так вы, ребята, забирайте муку хоть всю, только меня свяжите и положите в уголок.

— Это можно, — с готовностью согласился Федор. — Мы люди не гордые.

Когда связывали мельника, тот шепотом спросил у Дмитрия:

— А можно дорогу к вам узнать, если это не военный секрет… Вы меня не бойтесь. Немецкая власть где-то мне держится. А многие люди слоняются теперь. С радостью пристали бы к вам.

Дмитрий пытливо взглянул на мельника:

— Кто они? Хорошо их знаешь?

— Как не знать. Советские люди.

— Коммунисты есть среди них?

— Есть. Мой зять. Раненный еле добрался домой, а теперь сохнет человек без живого дела.

— Кем до войны был?

— Механиком.

— Где живет?

— Третий дом над речкой, если по течению идти. На доме гнездо аиста, — повеселел мельник. — Может вас свести с ним? Я сейчас сбегаю.

— Не надо. Сами познакомимся, — прикинул, что о таком деле надо посоветоваться с Туром.

— Да оно так, вам виднее, как надо делать, — согласился мельник и зашипев на Федора: — Не так здорово скручивай, не немец же ты. Попусти немного бечевку.

— Это же для вашей пользы, — успокоил Федор.

— Нашел пользу. От такой пользы дуба можно дать.

— Не дадите — бабы сразу развяжут. Это вы им за магарыч мелете?

— За какой там магарыч! — оскорбился мельник. — Надо же хоть чем-нибудь помочь своим людям… Вяжи ты скорее.

Когда Дмитрий подхватил третий мешок на плечо, в дверях мельницы, как в раме, встала статная молодая женщина. Блестящие глаза горели на ее бледном лице.

— Дмитрий! Дмитрий Тимофеевич!.. — ступила шаг вперед, простерла руки и сразу же безвольно опустила их.

— Марта! — не веря себе, снимает мешок с плеч и выпрямляется порывисто, всем телом.

Память в один миг осветила тот сумрачный мир, перенесла в такое близкое и такое далекое родное село, в глубину минувших весен. Воспоминания, одно дороже другого, закружили, словно льдины в ледоход; тем не менее и в тех воспоминаниях таится подсознательная тревога, как в полдень тень возле корневища дерева.

Волнуясь, подходит к ней и протягивает руку.

— Дмитрий… Дмитрий Тимофеевич, — как-то несмело подает руку молодая женщина, и нет в ее пальцах бывшей силы и упругости.

— Думалось ли, надеялось? — легко охватывает ее руки и выходит из мельницы.

— А я думала, надеялась, верила. Не мог же ты поехать куда-то и не проститься со мной, — глянула на него, отклоняя голову назад. — Каждую ночь стал сниться. И когда я уже избавлюсь от тебя, когда ты мое сердце оставишь? — и не может оторваться от своей первой любви, такой близкой и недосягаемой. — Как же ты зарос! Я и не знала, что у тебя борода кудрявая, — касается округлой густой бороды.

— Страшным стал?

— Еще лучшим, чем был. Только глаза у тебя теперь как ночь.

— Если победим — звездами засияют. Как в песне, — ласково прищурился.

— Ой, хоть бы скорее наши вернулись, — взялась руками за сердце.

— Ты куда думаешь? В мельнице останешься?

— Нет, домой буду идти.

— Провести тебя? Не побоишься?

— Ничего в мире с тобой не побоюсь! Только как тебе?.. — вдруг завяла.

— Ты чего?

Вздохнула молодая женщина и ничего не ответила, смотря затуманенным взором на него и уже ничего не видя. Постепенно подошел к телеге:

— Денис Викторович, вы с Федором отправляйтесь домой («землянку домом назвал, привыкаю» — отметил) — а я подамся в село. Дело есть.

— Может, помощь нужна?

— Нет. Позже увидим. Если припоздаю — у Марка Григорьевича останусь.

— Остерегайся же.

— Дмитрий Тимофеевич, только сегодня приходите. Мы все будем беспокоиться, — промолвил Федор и вспыхнул, как девушка.

— Хорошо, — прищуриваясь, глянул на парня. — «А и в самом деле, парень, кажется, ничего».

Воз мягко тронулся луговой податливой дорогой. Дмитрий поправил автомат, подошел к Марте.

— Чего запечалилась? — обнял рукой плечи, и так пошли оба узенькой стежкой над зубчатой певучей линией Буга.

— Чего? — И горечь заклекотала в ее голосе. — Будь она проклята, такая жизнь! Весь свой век мучилась и мучусь. Уже в последние годы горе начало забываться. Среди людей и меня человеком считали, а теперь стыдно глянуть в глаза всем, тебе… Через Варчука и Созоненко проклятых. Они тень на меня бросают. Кабы бы эти лиходеи в безвестность пошли — легче бы стало на душе. А Лифер еще похваляется: прикладами втолкну Марту в свой дом. Или будет жить со мной как миленькая, или на кладбище в дерюге вынесут. Сегодня с тобой здороваюсь и дрожу душой, не упрекнешь ли взглядом.

— Не беспокойся, Марта. Люди знают, какая ты. Живи честно и никто не упрекнет тебя.

— Я, Дмитрий, раненных воинов лечу. У себя на чердаке. Нашли с Ниной работу.

— Знаю, Марта. Спасибо. Когда-то наведаюсь в твой госпиталь. — Шел, охватив рукой плечи Марты, а заросшей щекой прислонившись к ее щеке.

Вот и исчезла Марта в коноплище, а он стоит в тени, ощущая, как беспокоится сердце. Пора бы возвращаться в новый дом. Нет, сегодня не в силах он сейчас идти в лес. Его зовет к себе село, смотрит на него глазами Андрея, печалится голубым сиянием Югины и вздыхает тяжелой печалью матери.

«Там же немцы теперь. Ну и что?..»

Шелестят высокие стебли кукурузы, шуршат маковые головки, и сердце его в тишине так бьется, как на речке трещит лед.

Наклоняясь по теням лип, перескакивает дорогу и уже рукой берется за свой перелаз; уже над ним низко нависают мокрые от росы ветки развесистых яблонь; чуть дальше грустно шумят тополя. И вот его хата. Насмотрись, Дмитрий, на свое молчаливое и печальное гнездо.

Насмотрелся Дмитрий и насмотреться не мог…

Уже небо подплывало кровью, уже, просыпаясь, как море, глухо стонали леса, когда он легко, по-лесному, спешил к Городищу.

С багряного, затопленного восходом перелеска, как из пожара, вышли две фигуры.

«Кто здесь рыщет?» — мигом залег в засаде, подминая поседевшую от росы траву.

И каким же его было удивление, когда узнал Тура и Черевика. Федор, увидев Дмитрия, обрадовался, а Тур сдержанно поздоровался и неодобрительно покачал головой.

— Что-то случилось? — обеспокоенно спросил.