Станойка Копривица-Ковачевич - Поймать лисицу

— Сейчас посмотрю, — неуверенно ответил дядька.

Прижавшись лицом к щели, Йоле увидел его — в расстегнутой рубахе, с растрепанными, слипшимися от пота волосами, он уговаривал бородатого мужчину:

— Не надо, Драгослав, христом-богом тебя прошу… Только не в моем доме…

— Молчать! — Тот взмахнул плетью. — Ведите их!

Снова шум, шаги, скрип дверей. Связанных вывели во двор. В доме стихло. Со стороны амбара послышались голоса, хлопнула дверь. Кто-то сказал:

— Давай их сюда.

Опять возня, стук сапог, грохот захлопывающейся двери.

— Поставить двух часовых, — приказал тот же голос. — Отвечаете головой, ясно?

— Так точно, господин капитан.

После этого стало тихо.

Ребята притаились, чуть дыша от страха. Взглянув на Йоле, потом на Рыжего, Лена прошептала, глотая слезы:

— Этот гад убьет их!..

Мальчики понимали, что так и будет, но что они могли ей ответить?

— Он их убьет, я знаю, — твердила Лена, уцепившись за рукав Рыжего, будто взывая к нему о помощи.

Рыжий и Йоле переглянулись. Какими пустыми и глупыми казались им теперь прежние игры и споры. И как страшно было то, что происходило сейчас внизу.

В подавленном настроении вернулся Йоле домой. В ушах еще звучали слова Лены: «Он убьет их!» Скинув в темноте ветхую одежонку, он долго лежал с открытыми глазами, не в силах успокоиться.

— Почему их убивают свои? — шепотом спросил Раде.

Когда чужие — это понятно, но свои — это не укладывалось в сознании мальчика.

Спал Йоле беспокойно. И сон видел один и тот же — крики, бегущие куда-то бородатые люди. А может, это был не сон, может, все происходило здесь, наяву?

Проснувшись, он убедился, что это и вправду не сон. Окликая друг друга, по улице бежали люди. Йоле тоже выскочил из дому, вслед за ним, словно тень, скользнул Раде. Мальчики забрались под ветлу, где уже притаился Рыжий. Понимающе переглянувшись, они стали наблюдать.

В небольшую ложбинку привели шестерых связанных людей — тех, вчерашних. Вот один — молодой, безбородый, всклокоченный, смотрит прямо перед собой отсутствующим взглядом, словно все происходит не с ним, а с кем-то другим. «Значит, их расстреляют, — пронеслось в голове у Йоле. — Но почему? За что?» Ему хотелось, чтобы это было не по-настоящему, а как ночью, во сне.

— Наши недавние братья совершили тяжкое преступление по отношению к нам, к нашей борьбе, — загремел голос человека, которого вчера называли капитаном.

Напротив связанных стояли люди с оружием в руках.

— Они нас предали, — продолжал капитан. — Они хотели перейти… — Он замолчал, а затем, набрав полную грудь воздуха, выкрикнул: — Хотели перейти на сторону коммунистов… На сторону наших заклятых врагов! — Протянув руку, он указал на связанных и, как бы вычеркивая всю шеренгу, закончил: — Военно-полевой суд приговаривает их к расстрелу.

Один из связанных, вдруг рванувшись в сторону, кинулся бежать.

Йоле вскочил, Рыжий и Раде — тоже. Они взобрались на ветлу и замерли, прижавшись к ветвям. Лишь теперь грянул залп. Человек со связанными руками, спотыкаясь, бежал все дальше и дальше. Пятеро оставались в шеренге.

— Чего ждете? Пли!

Снова прогремел залп, и люди один за другим начали падать.

— Бей коммунистов! — Капитан подошел к ним, выхватив револьвер. — Сукины дети… — Он выстрелил в одного, уже мертвого. Потом, будто его ужалили, резко повернулся в сторону убегавшего и заорал: — Чего стоите, идиоты?! Поймать его!

А беглец продолжал удаляться, перескакивая через ямы и муравейники. «Как моя лиса», — подумал Йоле и страстно пожелал, чтобы его не догнали. Застрекотал пулемет… Человек упал. Его преследователи бросились к нему. Но он вновь поднялся и побежал — он уже достиг кромки леса.

Ребята спрыгнули с ветлы. Мать неслышно подошла к ним и, может быть впервые не отругав, повела домой.

На следующий день четники ушли, приказав местным жителям похоронить расстрелянных. Крестьяне и сами сделали бы это, как велит христианский обычай. Происшествие долго обсуждалось в деревне, хотя толком никто не знал, что произошло. Каждый говорил свое, прибавляя или недоговаривая.

Дядька хранил упорное молчание и, видно, был зол на себя, что не сумел уберечь пятерых молодых парней.

Ребята тоже не могли забыть того, что пришлось увидеть.

Йоле часто теперь видел во сне: после того как грянул выстрел, побежал не один, а все шестеро, как стая воробьев, разлетающихся в разные стороны. И он, во сне, кричал им, что так и надо, надо бежать в разные стороны.

Но чаще всего мальчик думал о том, единственном, беглеце. Представлял его то в облике четника, то партизана, то догонял его, то сам им становился. Слыша за спиной выстрелы, свист пуль над головой, он петлял в поле, подобно тому человеку, подобно лисе, петлял, не давая врагам возможности взять себя на прицел. И так каждый раз — стоило закрыть глаза, как начинался этот мучительный бег, и он не знал, удастся ли спастись. Единственное, что он знал наверняка, — это то, что спасение зависит только от быстроты его ног. Он бежал и бежал. Только так можно было избавиться от этого кошмара.

Утром Йоле просыпался весь в поту, с болью в суставах, но с ощущением счастья. Он радовался тому, что все-таки вырвался, убежал.

Малыш Раде рос мечтателем. Когда рядом не было Йоле, самыми близкими его друзьями становились птицы, муравьи, всякие букашки. И бескрайнее небо над головой.

Он мог часами бродить по полям. Сидя под деревом или лежа в траве, на лугу, наблюдал за птицами: слушал, как они поют, смотрел, как кормят птенцов, как перелетают с ветки на ветку, переговариваясь между собой.

Или, расположившись у муравейника, следил за жизнью муравьев: как они выбегают из муравейника, как возвращаются назад. Их передвижения, на первый взгляд суматошные, беспорядочные, были удивительно целенаправленными. Мальчика интересовало все: как муравьи трудятся, волоча огромную поклажу, в два-три раза тяжелее их самих, как точно выполняют свои обязанности.

Когда надоедало возле муравейника, Раде отправлялся дальше. Поймав кузнечика, держал его в ладонях, рассматривал.

Он никогда не причинял вреда насекомым. «Все они кем-то и для чего-то созданы, — размышлял малыш, — пусть себе живут». Он вступал в драку с каждым деревенским мальчишкой, если тот уничтожал эти хрупкие создания.

— Зачем убиваешь? — подступал он к обидчику.

— Хочу — вот и убиваю.

— Не имеешь права!

— А кто мне запретит?

— А я! — Раде сжимал кулаки, готовый к бою. — Я тебе запрещаю. Не ты дал им жизнь, не смей и убивать.

Противник потихоньку отступал, не столько из-за Раде (его-то никто не боялся), сколько опасаясь Йоле. С Йоле лучше не связываться. Поэтому ребята и уступали малышу.