Владимир Малахов - Жили мы на войне

— Работают. Теперь дело привычное.

Ты начала ловко обрабатывать рану, а я все боялся, что не выдержу, закричу благим матом.

— Ну вот, пожалуй, и все, можно бинтовать.

Моток бинта летал вокруг ступни, боль постепенно утихала. Мне даже легче стало, чем было до операции. Я попытался встать, но ты усадила меня.

— Надо подождать.

А мне хотелось идти. Мне было радостно от того, что ты не струсила и так ловко сделала свою первую операцию, что сейчас нежно, с тревогой смотришь на меня, что и я оказался на высоте, не закричал, не застонал — не выдал нашей общей тайны.

Наконец я поднялся. И ничего не случилось. Я встал и пошел, а ты бежала следом и все спрашивала: «Ну, как? Ну, как?» Я шел на танцы. И мы танцевали. Кружились и баловались, смеялись и смешили других. И никто в этом зале не знал нашей тайны.

На следующий день, когда ногу стали разбинтовывать, врач повернулась ко мне и спросила:

— Ну как ваш осколок, очень болит?

— Какой осколок? — изумленно спросил я. — Анна Сергеевна, вы же вчера его вынули.

Ты низко опустила голову, сделав вид, что внимательно разглядываешь рану. И молчала:

— Молодые люди, — между тем говорила врач, — я никогда ничего не забываю.

Анна Сергеевна долго рассматривала рану, заглянула в историю болезни. Потом сказала:

— Странно, очень странно. Почерк мой, а когда я его вынула — хоть убей, не помню.

— Вы очень куда-то спешили, — соврал я, не моргнув глазом.

— Весьма, весьма странно. Обычно я никогда ничего не забываю, — твердила свое Анна Сергеевна.

…Вот я и забыл твои глаза и голос. Время подхватило их и унесло вдаль. Но руки твои, медсестра, как руки матери, наверное, мне не забыть никогда.

Как-то позвал меня солдат Кузьмичев и зашептал в самое ухо:

— Пригнись, лейтенант, и смотри внимательно.

Стал я смотреть в сторону немецких траншей, а ничего такого не вижу.

— Не вижу, — говорю, — ничего особенного.

Кузьмичев полез за пазуху, достал оттуда карманные часы с крышкой, нажал на кнопку и поднес циферблат к моим глазам.

— Через пять минут увидишь. Между двух бугорков ложбинку заметил? Так вот, ровно через пять минут в той ложбинке немецкие головы покажутся.

— Ни больше, ни меньше — точно через пять? — недоверчиво усмехнулся я.

— Как в аптеке. Я их уж дня три как заприметил, да убедиться хотел. И убедился.

Я прилег рядом с Кузьмичевым и стал наблюдать.

…Над свежевырытой траншеей воздух тронут ароматом недавно срезанного дерна. В окопах нет еще сырости и холода могилы; на дно, на бруствер упали пряные листья деревьев. А как быстро поселилась в них жизнь! Вот ползет черный до блеска неведомый жучок. Подлез к пальцу руки, недовольно пошевелил усами, круто развернулся и зашлепал в сторону. Вот неподвижно лежит дождевой червяк — хитрит, чертяка, боится привлечь к своей персоне внимание птиц. Тоже выдержка и храбрость нужны. Только нет здесь птиц. Распугали их выстрелы, стоны и крики людей. Улетели залетные, покинули насиженные места и домоседы. Скоро ли вернутся, черноглазые?..

— Смотри, смотри, лейтенант, — толкает меня Кузьмичев. — Идут!

И точно. В ложбине замелькали головы немцев. На миг покажется ряд и скроется за бугром. Потом опять ряд, еще один. Колонной проходят!

— Куда же они, на парад, что ли? — недоумеваю я.

— Почему на парад? Жрать топают. Вот посмотри влево. Видишь над бугром столбиком марево поднимается. Там кухня у них. Через полчаса назад потопают.

Сказал и вопросительно смотрит на меня: понимаешь, мол, замысел?

…Острый ум и глаз имел солдат Кузьмичев. С виду незаметный: роста среднего, лицо оспой тронуто, глаза какого-то непонятного цвета и всегда прищурены. Но при этом так и зыркают по сторонам.

— Ты случайно не в милиции до войны служил? — как-то спросил я его.

— А что?

— Да уж очень ты примечаешь все, и ум у тебя цепкий. Из каждого факта вывод делаешь.

— Нет, до войны я в должности сборщика металлолома числился. А в этом деле без заметок нельзя. Проходишь по улице или по пустырям — все примечаешь. Потом ребятишкам в школе подскажешь — глядь, через час они тебе груду металла несут. Однажды контора какая-то ворота железные сняла — ремонтироваться надумали. А мои ребята их вечерком и уволокли. Те ко мне примчались, шумят, грозятся. А я им говорю: для чего вам железные ворота? Бумагу да скрепки за семью печатями хранить? А у нас они в дело пригодятся. Те до райисполкома дошли, но моя взяла, поддержали меня в исполкоме. Вот такие дела были, — со вздохом закончил рассказ Кузьмичев…

— Понял, лейтенант, мою задумку?

— Снайпера бы сюда, он бы их потихоньку, не торопясь поубавил, — подумал я вслух.

Кузьмичев обиделся. Хмыкнул недовольно, отвернулся, винтовку к себе потянул. И тут я вспомнил, что когда-то сам ему винтовку с оптическим прицелом вручил. Ребята принесли откуда-то, и порешил я Кузьмичева ею вооружить. Серьезный человек, с рассуждением, зря пулю не бросит.

— Пробовал, что ли? — примирительно спросил я.

— Да, пробовал. Только не то здесь требуется. Мелочь это.

— Что же они, позлить нас захотели? — рассуждаю я дальше.

— Зачем позлить? — отвечает Кузьмичев. — Порядок у них такой. Кто-то когда-то установил, может, даже приказ отдал, а изменить то ли забыл, то ли не успел. Может, на повышение выдвинули, может, убили. Когда они тут укреплялись, нас ведь еще не было. Потом мы подошли, обстановка изменилась, а приказ остался. Вот и соблюдают.

— Идиотизм какой-то.

— Может, идиотизм, — охотно согласился Кузьмичев. — Только нам надо этим попользоваться. Слушай, лейтенант, какой у меня план есть…

Выбрали мы местечко поудобнее, с минометчиками договорились, чтобы отход наш прикрыли, и вечером, захватив в помощь ребят, поползли к немцам в гости. Все рассчитал солдат Кузьмичев, каждую мелочь предусмотрел. Лежим в темноте, часы считаем. Скучно.

— Ни тебе покурить, ни матюкнуться, — ворчат ребята шепотом.

— Успеете еще, — пресекает Кузьмичев.

Как-то незаметно все руководство этим делом он прибрал к своим рукам. Я не обижался, знал: худа от этого не будет. Да и понимал: хочется ему самому задуманное исполнить. Начало светать, верхушки деревьев обозначились, фашисты ракеты пускать перестали, из лощины холодком потянуло, на траве капельки сверкнули.

— Теперь скоро, — спокойно сообщает Кузьмичев, а сам, конечно, волнуется. — Готовьтесь, ребята, через пять минут фрицев горячим завтраком угощать будем.

И точно. На немецкой стороне команды, бряканье котелков послышались. Потом — шаги. Прильнули мы к пулеметам, автоматы изготовили. И когда показалась колонна — все это заработало. В упор били, взвода два, не меньше, на месте положили. Тут и минометчики подключились, им тоже работы хватило. Вернулись мы в свои траншеи более или менее благополучно и спать завалились.