Борис Пахор - Некрополь

Сейчас виселица передо мной и прожорливо тянется деревянным клювом в летнее небо. Внизу четырехугольный ящик, крышка которого опускается под углом, когда нога нажимает на педаль. Она сзади, за стоящим бревном. И если ботинком медленно нажимать вниз педаль, ступни висельника скользят по крышке, которая медленно оттягивается, а вверху петля медленно стягивает шею. Сейчас я понимаю, почему мы стояли так долго. Новая форма длительного умирания, так же, как было растянутым умиранием и бесконечное угасание голодных организмов. И кажется, что немцу ритм медленного, постепенного садизма нужен, поскольку так он и сам мазохистски истязает себя за стародавние злодейства своего племени. Во всем этом мертвецком сумасшествии есть и изрядная доля извращенного полового инстинкта, что доказывает то огромное рвение, с которым режим стерилизовал и кастрировал. А при проведении опытов с охлаждением в ледяной воде Гиммлер настаивал, чтобы замерзшего заключенного отогревали теплым телом нагой заключенной. И он даже сам приехал в Дахау понаблюдать и очень забавлялся, когда у заключенного, не умершего во время проведения опыта, теплота женского тела пробудила половой инстинкт.

Это грубое деревянное орудие совершенно такое же, как то в Пьяве, на котором вешали чешских патриотов, захваченных вместе с итальянскими солдатами. Я думаю о фотографиях в книге Матичича «На кровавых полянах». Ряды простейших виселиц, которые приказал поставить генерал Вурм вдоль всего фронта от Пьявы до Тироля для более чем сотни легионеров. И мне кажется, что я вижу, как военные ботинки висящих мужчин почти достают до земли, а люди, стоящие полукругом, сдерживают зевак, потому что все могли прийти посмотреть на них. Ужасное представление для предостережения и устрашения. В книге Матичича есть также фотография, на которой палач как раз поправляет петлю на шее чеха. У того руки связаны за спиной, и он стоит на ящике под деревом, на которое прибили два сколоченных в треугольник куска дерева. Крепкое тело стоит спокойно, лицо горько сосредоточенное и отсутствующее. Веки закрылись, чтобы за ними в темноте мысль могла остаться наедине сама с собой. Может быть, она вернулась домой и прощается с родными рощами, с лицом жены. Но его черты уже отстранились и от всего этого, в них сосредоточены тихая мужская скорбь и упорная изолированность. Он никак не мог представить себе, что его чистая любовь к свободе закончится за оградой итальянского сада, в хищных руках, ревностно занимающихся его шеей. Его лицо — темная завеса, опустившаяся перед всем тем, что является человеческим. Окружающая обстановка уже давно его не трогает, точно так же не знает он и о солдате, который держит ладонь правой руки на стволе, а глаза его уставились на ящик, на котором твердо стоит жертва, и он только и ждет, когда сможет ударить по нему ногой.

Парень, который висел здесь в час раздачи еды, улыбался в лицо собравшимся лагерным заправилам, а когда его отвязали, поскольку первая попытка им не удалась, проявил такую силу духа, что набрал слюну и сплюнул ее перед представителями нового европейского порядка. Ну а впрочем, Анна Франк говорила, что, вопреки всему, не потеряла веру в изначальную человеческую доброту. Хорошо, только вопрос в том, когда человечество станет настолько организованным и кто его организует, чтобы именно доброта смогла найти выражение, а не изуверство и садизм. Но сейчас сюда привел свою группу экскурсовод, опирающийся на палку. Объясняет технику медленного удушения, а я отхожу в сторону, где посреди террасы находится отрезок узкоколейки, перевернутая вагонетка и куча гранитных камней. Простые и не связанные между собой предметы, но они расскажут больше, чем длинная лекция об атрофированных телах, которые добывали гранит в каменоломне. Я этого не испытал, но знаю, что если бы мне пришлось переносить большие каменные блоки, то меня бы сейчас не было среди тех, кто рассматривает рельсы и вагонетку. Благодарен я должен быть своему мизинцу. И Жану. Потому что, если бы Жан не рассказал обо мне Лейфу, моя бумажная повязка вскоре исчерпала бы свои возможности. Но близость посетителей меня раздражает. У меня такое ощущение, будто я не пришел в это послеполуденное время из внешнего мира, а дождался их здесь, и для меня, как для всех заключенных, любая новость — крупица настоящей жизни.

Поэтому я снова подхожу, чтобы услышать экскурсовода. Он рассказывает о чехе, который был профессиональным атлетом, чемпионом по прыжкам в высоту. Что он где-то достал длинный шест, и на самой нижней террасе ему удалось перелететь через проволоку под током и приземлиться среди деревьев на свободе. Разумеется, его схватили. Из-за бормотания туристов я не понимаю, что случилось с парнем. Возможны только два варианта. Что он при падении подвернул ногу и не смог уйти далеко или же что он сразу вскочил и побежал, но его схватили овчарки. Я подошел поближе к толпе. Мужчина, опирающийся на палку, говорит, что чешского парня привели к коменданту лагеря. Тот был очень удивлен его способностями и сказал ему: «Если перепрыгнешь еще раз, будешь свободен!» Хотя парень усомнился, но что он мог, даже вопреки своему убеждению он должен был предпринять попытку, чтобы спастись из этого ада. И действительно он с тем же шестом снова перепрыгнул через высокую проволоку, сквозь которую был пропущен электрический ток. Если бы он только коснулся ее, то его убило бы током. Но эта сокольская [51] Сокол — чешская спортивная организация. ловкость не спасла его от петли. Так держал свое слово немецкий комендант, отмечает мужчина, и сейчас он со своей палкой кажется по-старчески очень наивным. Правда, он говорит это скорее для того, чтобы пробудить в людях чувство протеста, но, однако, он исказил атмосферу, которую создал картиной из своей памяти.

Я думаю о чехе, члене Академического легиона из книги Матичича. Его схватили у Пьявы, а под виселицей он говорил о свободе и о конце мачехи Австрии, потом гордо отказался от помощи и сам надел на себя петлю. Однако веревка оборвалась. Тогда мужественный легионер выпрямился и сказал, что, согласно австрийскому праву, осужденный на смерть освобождается, если веревка оборвалась. Но, конечно, ответ был очень кратким: «Noch einmal aufhängen» [52] Повесить еще раз (нем.). . Легионер же опять отстранил палачей, так как не хотел, чтобы они дотрагивались до него. И еще он сказал: «Фу, слепцы, стыдитесь!» Четверть столетия отделяет это «фу» от плевка здешнего повешенного перед эсэсовским комендантом, но характеры действующих лиц этих трагедий нисколько не переменились. Германской кровожадности дважды противостояла рассудительная и спокойная славянская гордость. И действительно, помимо любви, которая, несомненно, занимает первое место, благородное сопротивление несправедливой действительности является самым большим вкладом, который мы можем сделать во имя спасения человеческого достоинства. Способность подняться над жалкой действительностью — великое наследство, которое мы передаем из рода в род, и оно уже настолько вросло в наши гены, что никакая сила не сможет его из нас вырвать. А как замечателен этот образ спортсмена, о котором я сейчас впервые слышу. Значит, все же кто-то попытался разорвать заколдованный круг бессилия и медленного угасания. Кого-то ведь позвали деревья по другую сторону печи. Атлет и его прыжок к свободе. Прыжок к свободе. Хотелось бы побольше поразмышлять об этом. Но ведь вновь и вновь подтверждается истина, что человек, когда он здоров и силен духом, легко утверждается в том, как нужно поступать, но это теряет какое-либо значение тогда, когда он физиологически и душевно изменяется. Соки высыхают в его тканях или вытекают из них, рефлексы постепенно атрофируются, духовно же он все больше погружается в туманную отупелость. Она необходима ему из-за непрерывного сожития со смертью, она спасает его от безумия. Нет, совершенно не имеет смысла углубляться в это сейчас; когда человек становится тенью, его движения растянуты и раскрыты в бесконечность. В этом случае единственно возможным спасением является восстание масс, так, чтобы все оставшиеся искры энергии объединились в волну или лавину. И редкие попытки, о которых я знаю, скажем, в Маутхаузене, были массовыми. Весь барак выбежал ночью наружу и кинул соломенные тюфяки на проволоку под высоким напряжением. Конечно, мало кому удалось пробиться сквозь пулеметы и уйти от псов, все погибли, но спасли свое человеческое достоинство. Но бесплодно размышлять об этом сейчас, совершенно бесплодно.