Владимир Лидин - Три повести

За мысом катер стало валять. Егерь все еще стоял на пригорке и смотрел ему вслед. Наконец катер скрылся в надвигающейся непогоде.

Всю ночь гремело железо полуоторвавшихся вывесок, летели стекла. В неплотно закрытое окно задувал яростный ветер с залива. Утром неуютным, сырым, под низко нависшими тучами предстал город. В десять часов утра Свияжинова вызывал для разговора Губанов. Не видели они друг друга семь лет. В далекие партизанские времена Губанов был начальником штаба. Еще тогда выдержкой, боевыми качествами, способностями организатора выделился этот человек. За последние годы он был на ответственной партийной работе.

«Ну что же, поговорим по душам…» — по обыкновению от камчатского одиночества, Свияжинов любил потолковать вслух с самим собой. Докрасна вытирая лицо полотенцем, он ходил по номеру. «На краевую работу или в Москву… могу и то, могу и другое. Наваливайте! От нагрузки я не отказываюсь». Тусклое покатое зеркало отразило его растертую, в мускульных шишках грудь. «Все сообразно масштабу… а масштаба у меня, надо думать, хватает». Он снова заходил по номеру, одеваясь, доставая из чемодана белье. «Поговорим начистоту… в полную!»

Полчаса спустя, в резиновых сапогах и в кожане, он вышел из подъезда гостиницы. Неприютен и сыр был продутый насквозь ветром город. В заливе с грохотом обрушивались волны. Шел дождь, приморский, косой, вздуваемый как сети. Дома на сопках были занесены облаками. За ночь дождевыми потоками нанесло с гор груды песка и камней. Мокрые носильщики с деревянными своими рогульками и с рогожами на плечах жались в подворотнях и в темных подъездах. В ковше размахивали мачты рыбачьих судов. Сгибаясь под ветром, шлепали по лужам промокшие люди. Непогодлив и чужд был этот город детства!

Подгоняемый в спину ветром, Свияжинов миновал спуски к пристаням, метеорологическую вышку с бешено крутящимися полуокружьями, новый клуб моряков и стал подниматься по лестнице серого высокого дома. Молоденькая секретарша в полосатом джемпере спросила его имя. Губанов был занят. Скамейка возле стены блестела от спин посетителей. Свияжинов сел. В широком мутном окне носился и изменял направление дождь. Секретарша, наклонив рыжеватую стриженую голову, старательно линовала бумагу. Ему стало скучно.

— Товарищ Губанов скоро освободится?

— Минут через двадцать, — ответила она, не подняв головы.

Он ждал. Наконец вышел от Губанова посетитель — незнакомый тучный человек в зеленой гимнастерке. Он пошутил на ходу с секретаршей, засунул бумаги в портфель и на толстых коротких ногах в обмотках заспешил из комнаты. Минуту спустя из кабинета прозвучал звонок.

— Входите, — сказала секретарша.

Губанов сидел за столом. Ровно семь лет прошло с тех пор, как они видели друг друга. Но было в Губанове нечто совсем новое и как бы чужое. Правда, по-товарищески крепко он пожал его руку и даже улыбнулся, но улыбка была как бы вскользь и ровно в ту меру, какую уделил для своих личных чувств этот занятой человек. Сквознячок седины уже слегка задымил виски, да и несколько раздался Губанов в ширину за годы.

— Садись. Когда приехал? — спросил он коротко.

— Три дня назад.

Внезапно Свияжинов почувствовал некоторое стеснение и недохватку слов в этом деловом кабинете с его скудным убранством. Канцелярский стол, стулья с холодными клеенчатыми сиденьями, портрет Ленина в дубовой раме, в глубине мокрое, с косым стремительным дождем окно. Да еще чернильный прибор из уральского серого камня.

— Что это ты там набузил на Камчатке… со всеми перессорился, — сказал Губанов вдруг, прямо переходя к делу. — Приезжал Ревунов… старик — и тот недоволен. В чем дело? Я понимаю — окраина, условия работы трудные. Но тебе ведь предлагали другую работу, еще в прошлом году… ты же сам отказался.

— Я Камчатку люблю, потому и отказался, — ответил Свияжинов. — А недоразумения оттого, что я строил работу так, как понимал нужным.

— Постой, постой… ты понимал или партия понимала?

— В данном случае — я, — сказал Свияжинов уже заносчиво. — Это не значит, что я искажал партийные директивы… просто директивы иногда запаздывали. Я, как партиец, имел право вносить некоторые поправки, если этого требовали условия.

— Ну, брат, не совсем так. Кое-какой материал у меня накопился. Никто тебя в сознательном искажении не обвиняет, но ошибки были… я могу тебе их перечислить.

Он взял аккуратно сшитую папку и стал листать.

— Это что же — обвинительный акт? — спросил Свияжинов, выждав.

Да, не похож был этот прищуренный деловой человек на прежнего Николая Губанова.

— Если бы это был обвинительный акт, ты бы не сидел здесь у меня, — ответил Губанов спокойно. — Сказать по совести, вина во многом не только твоя… нельзя было на такой долгий срок отрывать тебя от партийной среды. Но — ладно. Будем говорить не о прошлом. Были ошибки… и, конечно, придется тебе себя выправить. Поговорим о сегодняшнем дне. С чего бы тебе лучше начать? — Он отложил папку. — Ты думал об этом?

— Откомандируйте меня в Москву… в распоряжение Цека. Там, я думаю, сумеют меня использовать, — сказал Свияжинов самолюбиво.

— Ну, это далековато, пожалуй. Мы и сами сумеем решить, куда направить местного работника.

— Во-первых, я не местный работник… то обстоятельство, что я несколько лет пробыл на Камчатке, еще не сужает меня. Думаю, что я покрупнее, чем только местный работник.

— Размеры работников мы определяем по качеству их работы, — на этот раз совсем негромко и в точности расставляя слова, сказал Губанов. — Конечно, масштабы работы на Камчатке большие… но ты с ними не справился, Свияжинов. Мы с тобой старые товарищи, и обижаться не следует. Тем более что выражаю я сейчас не только свое мнение, но и мнение горкома…

Свияжинов молчал. Непогодливое утро хлестало дождем.

— Может быть, ты и прав, — сказал он, помолчав. — Из кабинета все это виднее.

Но Губанов не обиделся, и даже лучики поползли вокруг его глаз.

— Хорошо, что я цену тебе все-таки знаю. Только преувеличил ты себя, честное слово, преувеличил, Свияжинов… В конце концов давай говорить на прямоту. На какую большую работу тебя можно поставить? У нас ребята за эти годы академии кончили, вузы… специалистами стали. А какая у тебя специальность?

— Жизнь, — сказал Свияжинов.

— Неопределенно, брат… туманно и романтично. Корешки эти давние, за эти годы новые прививки сделаны. Впрочем, мы романтику со счетов не скидываем. Она нам пригодится. В хозяйстве партии всё на учете. А пока я изложу кое-какие соображения. — Он на минуту задумался, глядя на бронзовую крышку чернильницы. Слышнее стал дождь, сыплющий по карнизу окна. — Дальний Восток выходит сейчас по рыбной промышленности на второе место после Каспия… Задачи большие. Планы огромные. Но и отсталость большая. Прорывы огромные. Мы мобилизуем сейчас ядро коммунистов, чтобы поставить их целиком на путину. Без всякой другой нагрузки. В ближайшие два месяца во что бы то ни стало мы должны одолеть отставание. Ты рыбное дело знаешь по Камчатке… а дальше зимой посмотрим.