Владимир Лидин - Три повести

— Так вы и есть Магафонов? — спросил Дементьев. — Садитесь.

Старичок торопливо сунул шапку под мышку и пожал обеими руками руку Дементьева. Сапоги на нем были ладно скроенные и по-охотничьи перехваченные ремешком. Это и был тот бывший охотник, а ныне лесник Магафонов, который оказался нужен Дементьеву.

— Вам известно, Магафонов, зачем я вас вызвал? — спросил Дементьев.

— Откуда мне знать про это? — ответил Магафонов.

— Разве начальник партии не сообщил вам о наших изыскательских работах?

— Да как сказать… говорил, — ответил тот как бы нехотя. — Только какую к этому делу я могу иметь причастность?

— Мне указали на вас как на местного человека, охотника, — сказал Дементьев. — Охотник должен знать в тайге каждый ключ.

— Был охотник, да вышел. Да и зверь был в тайге, тоже вышел. Медведя на сто верст не найдешь. Волк и тот сторонкой норовит обойти. От тайги только название осталось. Всюду лес рубят, скалы рвут… народа нагнали вторую путь строить — край этот спокон веку столько народа не видел.

Какое-то явное неодобрение к этому шумному вторжению человека было в его голосе. Дементьев помолчал.

— Вы, Магафонов, не из староверов? — спросил он как бы мельком.

— В церковь не хожу, богу не молюсь, — ответил старик уклончиво.

— Впрочем, это ваше частное дело. Однако послужить социалистическому государству придется!

Дементьев стал резок. Нарочитость ответов раздражала его.

— А все служим, каждый по своей мере, — ответил старичок. — И я не отказываюсь. Только тут над этим делом и допрежь вас потрудились. Ничего не вышло, однако.

— А почему?

— А потому, что реки здесь насквозь промерзают, зимой до самого дна пешней бей. Здесь в три слоя другой раз лед лежит. Под одним слоем воздух — вода от мороза ушла, и под другим слоем воздух. Здесь землю поглубже копни — мерзлота… мертвая земля. Американцы в свою пору приезжали, тоже поковыряли, пошурфили, земли наворотили, а воды не нашли… Вот он какой — наш край, — заключил Магафонов, как бы довольный его сопротивлением человеку.

— А если мы воду в одну зиму возьмем? Тогда что?

— А ничего. Каждому свое счастье.

— Ну что же… мы своего счастья никому не навязываем, — сказал Дементьев. — Только вот что, Магафонов… случается, — не сочувствует кое-кто нашим целям, могут встретиться здесь и такие. Край далекий, глухой. Так вот при случае — предупредите… молиться у себя дома никому не препятствуем. Но если кто-нибудь вздумает помешать нам в работе — не советую.

Старичок безучастно глядел мимо в угол. Руки его по-прежнему были сложены на коленях. Продолжать разговор Дементьев не захотел.

— Сейчас мне нужно, чтобы вы доставили двух товарищей к месту работ, — сказал он коротко. — Сам поехать не смогу, еду дальше с почтовым.

— Это можно, доставим. Больше ничего-с? — Смиренность выжидания была нарочитой.

— Больше ничего.

И так же с шапкой в руках старичок направился к выходу. Дементьев поглядел ему вслед.

— Дремучий старичок, — сказал он с жесткой усмешкой. — Ничего, через месяц вернусь, тогда встретимся. — Дрезина дожидалась, надо было прощаться. — Ну что же, Алексей, пройдет зима, найдем воду… осенью поступишь в техникум, поработаешь потом машинистом. А дальше и транспортный институт, и инженерская дорога перед тобой открыта.

И смягчились, и стали чем-то похожи на отцовские темные прищуренные его глаза, словно видел Дементьев в нем, Алексее Прямикове, свою юность…

И вот уже ускоряет моторная дрезина ход, позади остались вагончик Дементьева, тесовые строения деревеньки в распадке, и сразу глубокая выемка пути скрывает все…

Печальные по-осеннему склоны бежали по сторонам. Убогий домик, затерянный среди рыжих лесов, стоял в стороне. Кто жил в этом домике — одинокий ли старатель или охотник-орочон… кто бы он ни был. Вот можно подняться по каменистой осыпи к домику, постучать в окно, войти и сказать одинокому человеку, что он не одинок и не забыт, что и его работа нужна для всеобщей необыкновенно важной цели… Дрезина бежала и бежала с глухим шумом по рельсам, и все проносилось мимо — сопки в жестких кустах, осыпи скал, по трещинам которых прокладывают свои русла ключи, суровая и готовая к предстоящей зиме природа.

Вечером Магафонов доставил их к месту работ. Бревенчатый домик был срублен в тайге. Невдалеке от него стоял такой же амбар для хранения продуктов. Розовый, с девическим цветом лица, даже не загрубевшего в тайге, приехавших встретил начальник партии Детко.

— Мне товарищ Дементьев уже сообщил, что посылает людей, — сказал он оживленно. — В людях мы нуждаемся!

Он был словоохотлив и мало походил на начальника. Глаза у него были голубые, еще не утратившие юношеского мечтательного выражения. В одной половине дома было устроено общежитие, в другой помещалась контора. Здесь пристроил гидролог чертежную доску и полочку с книгами и образцами пород. На стенах висели синие листы чертежей. За летние месяцы были засняты на карты мари и действующие поверхностные источники. Поработали геологи, определяя состав подземных слоев. Продовольствие на зимние месяцы было завезено, доставлены насосы и буровые станки. Гидрологу Алеша понравился. Год назад он окончил гидрологический институт, работа здесь была для него первой ответственной практикой. И они оба в первые же часы рассказали друг другу о себе всё. Детко был родом из Архангельска, сын соломбальского матроса. Отец его дрался на Северной Двине с англичанами. («Мой на Амуре с японцами», — сказал Алеша с гордостью.) Уезжать из Архангельска учиться в Ленинград было страшновато. («Мне тоже страшновато было уезжать, я ведь дальше Хабаровска никогда не выезжал», — признался Алеша.) У них оказалось столько общего, что даже разница в годах не отделяла их друг от друга.

— Я тебе объясню, как и что тут, — сказал гидролог доверительно. — О вечной мерзлоте я в институте и слыхом не слышал. Плотины как возводить, дренажи как строить — это, конечно, я знал. А тут ведь все новое… пришлось на практике изучать. Конечно, во всем я обязан товарищу Дементьеву. Он меня и привез, и оказал мне доверие.

— Меня тоже Дементьев привез.

Они оба задумались, все-таки было это вступлением в жизнь.

А в стороне курил свою трубочку и оглядывал тайгу Заксор. Мало походил этот печальный лес на густую и богатую уссурийскую тайгу. Деревья большей частью стояли голые. На тощих и низкорослых березах кора была совсем белая, почти без чернизны, похожая на кожу больного. Они и были больны на этой каменистой земле, которая убивала их соки. Постояв несколько лет, они валились набок. Сосенки вырастали выше, но были тощи, с клочком хвои на верхушке, как бы оставленной для отличия от других деревьев. Жесткая трава была собрана в копенки бурого цвета. Казалось, пожарище прошло по этим лесам, оставив черные пеньки и горелые кочки.