Сергей Герман - Штрафная мразь

Но там лежали уже не штрафники, а бойцы Красной Армии, погибшие при защите Родины. Напоследок замполит приказал дать винтовочный залп. Это было всё, чем их могла отблагодарить Родина за последний подвиг.

Рота заняла немецкие позиции. В окопах боевое охранение. Все остальные грелись в отбитых у немцев блиндажах.

Они обжиты и уютны. Правда, с необычным запахом другой, чужой жизни.

Штрафники поначалу воротили носы.

— Что? — Вопрошал Половков у Хусаинова, сверачивая конусом клочок бумажки. — Нерусским духом пахнет?

Он сидел в блиндаже на патронном ящике перед печкой, вытянув вперёд раненую ногу.

Держал в руке козью ножку и ссыпал в неё из ладони табак. — Это точно, дух нерусский. Мылом да одеколоном. Нам привычней, когда портяночный запах. Он ядрёный, аж слезу вышибает!

— Большие потери в роте, капитан? — Зайдя в блиндаж, спросил старший лейтенант Мотовилов.

Половков вздрогнул, настолько неожиданным был вопрос.

Не сдвигaя с местa рaненой ноги, всем корпусом рaзвернулся к оперуполномоченному особого отдела. Серый, небритый, с мятым лицом.

Под нaкинутой нa плечи шинелью звякнули медaли. Нa потолке блиндажа дёрнулась большaя изломaннaя тень.

— Половина. Половину роты убитыми и ранеными потеряли. В основном из последнего пополнения. Жалко. И не повоевали совсем.

— А как ты хотел, капитан? — Серьезно сказал Мотовилов. — Солдаты на войне это дрова. Кинули их в топку, пых — и нету! Чего их жалеть? Кто и когда в России дрова жалел? Не в обиду капитан, будь сказано. Война идёт. До последнего человека. До последней капли крови. Понимаешь? Родина в опасности! Такие люди гибнут! А у нас здесь спецконтингент. Уголовники. Мать их! Штрафная мразь!

У большинства из них всё равно один конец. Не погибнут от немецкой пули, так зарежут где — нибудь на этапе. Или сдохнут в лагерном бараке от чахотки.

Те кто выживут, вернутся с войны законченными негодяями, для которых убить человека так же легко, как выкурить папиросу. Даже если это и не враг.

Запомни, кто хоть раз отведал тюремной баланды — будет жрать ее снова.

Только единицы станут людьми. Может быть, выучится, заведёт семью. Но это при условии, если мы остановим немцев и победим.

Старший лейтенант Мотовилов достал портсигар. Протянул его Половкову.

— Закуривай капитан. Это «Казбек», вчера посылку получил.

Командир штрафной роты бросил самокрутку, закурил папиросу. После фронтовой махорки она тошнотно сладковата.

— Я ведь начинал службу уполномоченным районного ГПУ. — Продолжал Мотовилов. В округе семь сёл, а в них, кто вернулся с Соловков, кто с Нарыма. И не просто воры — щипачи, как эти!

Старший лейтенант презрительно мотнул головой в сторону входной двери.

— Были такие, кто с оружием на нас ходил, нашу кровь проливал. Воевали у Петлюры, у Махна, у Маруси, у Ангела… Но ничего, я их всех в бараний рог гнул. Эшелонами по этапу отправлял.

Мотовилов говорил, не повышая голоса. В глубоко посаженных, маленьких, глазках — ни капли жалости. Папироса дымилась равномерно.

Половков верил ему. Он сам был сыном конюха, до армии работал в колхозе.

Был пионером, комсомольцем. Остался на сверхсрочную, стал офицером.

Он смотрел в лицо оперуполномоченного особого отдела и думал.

«Прав старший лейтенант. Прав по всем позициям. Что тут обсуждать? И так всё понятно без слов. Что будут стоить все наши жизни, если победит Гитлер? Потому и не стоят они на войне ничего. Ни моя, ни Мотовилова, ни того же Печерицы. Был солдат, и нет солдата. Погиб и погиб. Другой на его место придет. Из маршевой роты пришлют пополнение. И будет оно таким же неприхотливым и бессловесным».

После того, как захватили немецкие позиции, несколько дней было тихо. Штрафники передали свои позиции соседям и остатки роты отвели в ближайший тыл на формирование. Там отсыпались и отъедались. Начальство пока не трогало. Пользуясь отдыхом, устроили баню с прожаркой белья и вошебойкой. Теперь несколько дней можно было не чесаться.

После окопной жизни маленькая брошенная деревушка в окружении чахлых кустарников и кочкастых лугов показалась Лученкову настоящим раем на земле. Словно впервые появившись на свет, он с наслаждением сидел на крылечке сумрачного заброшенного дома, смотрел на придавленные соломенными крышами покосившиеся избы и жадно вдыхал приправленный дымком осенний воздух.

Закурив он поднялся и по размытой дождём тропинке пошёл к лесному ручейку.

Осенняя вода была холодной и чистой, по её поверхности плавали жёлтые листья. Присев на корточки у кромки воды, Лученков нагнулся и, вглядываясь в свое отражение, стал пить.

Рядом по поверхности воды, как по гладкому льду, скользила бескрылая водомерка.

Лученков напился, но все стоял на четвереньках, смотрел на скользящую букашку. Попытался схватить её в ладонь, но та растворилась на тёмной поверхности.

Клёпа, известный в роте барахольщик, обзавелся отличным трофейным набором для бритья. Помазок из натуральной барсучьей шерсти, стаканчик для взбивания пены, зеркальце, ремень для правки бритвы и сама бритва с роговыми щечками. На лезвии надпись «Puma. Solingen».

Клёпа сидел на патронном ящике и брился.

Смачивал лицо теплой водой из котелка, старательно тёр его пахучим немецким мылом. Потом осторожно раскрыл бритву и, далеко отставив от себя локоть, дотронулся лезвием к щеке. Бритва легко скользнула по коже, снимая редкие, неровно растущие волосы.

После того как Клёпа закончил бриться, Глеб взял бритву в руки. Она тяжёлая, с монограммой.

— Хороший аппарат, — сказал Лученков и после небольшой паузы добавил: — Только я бы её на самогон обменял, а то вдруг убьют завтра. Кому тогда достанется?

Желание выпить у штрафников присутствовало всегда. Пили все, что удавалось достать. Но официально достать можно было лишь в двух случаях: фронтовая кружка перед атакой или же, если спиртное обнаруживалось у убитых немцев.

Можно было конечно постараться выкружить у старшины. Но у Ильченко был приказ Половкова, без его приказа спирт штрафникам не давать! Не продавать! Не менять!

Клёпа заприметил у длинного, тощего башкира Арсена Ахтямова картонную коробочку с надписью на немецком «Трокен спиритус». Прочитать слово «Спиритус» не составило труда.

Клёпа присел рядом с башкиром. Предложил:

— Кури, — и протянул обрывок газеты, на который кинул щепотку махорки.

Ахтямов закурил.

— Надо побазарить, — сказал Клёпа.

— Со мной?

— С тобой!

— Тогда базарь.

Клёпа в двух словах изложил своё коммерческое предложение.

Ахтямов меняться не захотел. Он был жук ещё тот. Сам ростом невелик, но умом шустер. Лицо скуловатое, уши оттопыренные, торчат в разные стороны как у летучей мыши.