Сергей Герман - Штрафная мразь

Он понимает, что в нем что-то не так, понимает, что это значит и от этого ломается еще больше. Все время находится в каком-то полусонном состоянии, перестает думать, не вылезает из апатии или страха, нереальности существования — и уже принимает свою гибель как единственный из вариантов. И больше его не интересует уже ничего.

От такого человека за версту тянет смертью. Все знают, что он умрет. Но сделать никто ничего не может.

Клёпа тоже чувствовал. За два дня стал тихий. Перестал шутить. Забросил карты.

Лученков стоял на коленях, сметая с лица покойного колючую мёрзлую землю, и слёзы текли по его обмороженным щекам.

— Теперь ты, Миха, свободен. Ни решеток для тебя, ни заборов…

Подошёл Васильев, приказал — «Приволоките мне эту, суку!»

Коновалов вёл себя, как ни в чём не бывало.

«Тварь»! — закричал Васильев, и ударил его ногой. «Из-за тебя человек погиб! В следующий раз, сука, в атаку впереди всех побежишь!»

Кто — то из штрафников сказал осуждающе: «Вот завсегда у нас так. Покойников жалеть проще. Живых жалеть не умеем».

Аркаша Гельман подружился с Тимуром Джураевым, прибывшим с последним пополнением.

Джураев лет двадцати пяти, широкоплечий, темноглазый осетин, с сильно развитой мускулатурой. Полная противоположность интеллигентному и худосочному Гельману.

Отправлен в штрафную за измену родине, иными словами, за пребывание в плену и службу у немцев.

— Ты Аркаша, человек умный, должен меня рассудить! — говорил он, обращаясь к своему товарищу.

— Перед самой войной поступил я в пехотное училище, поучился я с годик, а тут, бац, война. Прицепили мне кубик на петлицы и вперёд, командовать взводом. Год я честно провоевал, получил лейтенанта, две железяки на грудь повесили. А тут армия попадает в котёл, окружение, плен. Что от меня зависело? Да ничего! Стреляться не стал. Кто же умирать хочет? Думал представится случай сбегу, снова воевать буду.

Отправили в лагерь военнопленных. А там судьба одна, смерть от голодухи или от болезней. Дохли мы от всего — от тифа, от поноса, от простуды.

Родина от нас отказалась. Сталин сказал, что мы все изменники и предатели.

А тут стали агитаторы вербовать русских военнопленных в немецкие вспомогательные части. Я со своим товарищем, тоже офицером, договорился завербоваться, получить оружие, а потом уйти к своим. Поначалу немцы нам не доверяли и контролировали конкретно. Так что бежать было нельзя. А потом слухи стали доходить, что тех, кто немецкую форму на себя одел на той стороне к стенке ставили без разговоров. Немца могли пожалеть, а нашего брата — нет!

Ну и служили мы немцам, не за совесть, а за страх. А тут назначили нам нового командира роты, бывшего майора. Собрал всех, кому доверял и поведал, что советское командование специально его к нам забросило. Ну мы и обрадовались. Ясное дело, что умирать за Великую Германию никто не хотел.

Стали ждать подходящего случая.

Тут вскорости бросили нас против партизан. Мы немецких офицеров перебили и к своим. Воевали. Потом соединились с Красной армией. Нашему майору орден Красной звезды, а нас всех в лагерь и оттуда в штрафную.

Ты вот только скажи мне, Аркаша, в чём я виноват и что мне надо было сделать? Как поступить? Не пошёл бы к немцам — сдох бы от голода. Остался бы у немцев, расстреляли свои. Что не так я сделал? — Сорвался на крик Джураев. Судя по всему его волновало мнение его друга.

— Всё так, Тимур — спокойно отвечал Аркаша. — Пропал бы ты в плену, сказали бы, что сдался в плен и умер изменником. Если бы убили свои, остался бы предателем. А погибнешь в штрафной, для семьи и всех остальных останешься героем.

Этот разговор повторялся между друзьями изо дня в день. При этом лицо Гельмана светилось каким то внутренним убеждением, и было в нем и чувство такого превосходства, что казалось, несмотря на свой возраст он гораздо взрослее и мудрее своего товарища.

Ночью штрафников выдвинули на передний край в окопы, которые раньше занимал стрелковый батальон.

Вскоре после этого появились все признаки скорого наступления. Было усилено наблюдение за обороной противника. В окопах появились незнакомые офицеры, которые с озабоченными лицами через стереотрубу вглядывались в немецкие позиции, старательно делали пометки на своих картах. Особое внимание уделяли пулеметным гнездам.

До первой линии немецкой линии обороны всего метров двести — триста. Нейтральной полосы фактически не было. Из немецких окопов была слышна русская речь.

Они кричали что — то из своих траншей. Вдруг лицо одного из штрафников передернуло судорогой, он резко развернулся и ушел по ходу сообщения в блиндаж. После боя он рассказал, что услышал голос своего товарища, с кем вместе был в плену. На следующий день штрафники пошли в атаку, русские в немецкой форме ожесточенно сопротивлялись.

В вермахте были итальянские части, испанские, румынские. Против Красной армии воевали мадьяры, чехи, финны, болгары. Были французы, которые приезжали воевать как на вахту.

Бывших красноармейцев и командиров тоже хватало. Кто-то ломался в лагере военнопленных, кто-то сам переходил на сторону врага. Немцы называли их легионеры. Они получали такой же солдатский паёк, как и немцы, но меньшее денежное содержание. Воевали против своих вчерашних товарищей уже в немецкой форме. Из татар, украинцев, кавказских народностей создавались отдельные национальные формирования.

После боя стали сортировать пленных. Отделили от немцев большую группу русских, украинцев, белорусов, азиатов и начали их бить. Пощады они не просили. Да вряд ли кто-нибудь бы их пощадил…

Вечером позвонил замполит полка.

— Половков, у меня тут военный корреспондент сидит. Очень с тобой хочет встретиться. Говорит, что воевали вместе.

— Как его фамилия?

— Жураховский! Знаешь такого?

— Жураховский…

Как же не помнить Костю, если тащил его раненого на себе летом 41 года.

— Конечно помню. Давай присылай его ко мне.

— Ладно пришлю. Только ты там, в личной беседе смотри не вдавайся в особенности своего подразделения. Понял? И пистолетик мне подбери какой нибудь небольшой. Тонька просит.

Половков знал, что замполит полка живёт со связисткой с полкового узла связи, то ли Тоней, то ли Соней. Точно, Тоней.

Командир штрафной роты не подчинялся командованию полка. Но обострять отношений не хотел. У замполита было своё начальство — политотдельское, партийное. Поэтому успокоил.

— Ладно, Иваныч. Будет тебе пистолетик. Завтра пришлю бойца.

Тот обрадовался.

— Вот и ладушки. Давай, конец связи!

Вечером, из полка, в сопровождении автоматчика пришёл капитан в мешковатой шинели. Был он как и два с половиной года назад сутул, небрит, в круглых очках — велосипедах на носу.