Сергей Герман - Штрафная мразь

Сидели в жарко натопленном блиндаже. Вспоминали отступление сорок первого. Жаркую выжженную степь.

— Вот скажи мне, Костя, — теребил его Половков. — Ты же инженер человеческих душ. Скажи мне, почему русские стреляют в русских? Об этом не говорят, но я то встречал у немцев бывших наших. И не каких то там бывших белогвардейцев, а тех с кем вместе воевал. А теперь они у немцев воюют. Почему? Скажи, зачем им это?

Корреспондент задумался.

— Объяснить конечно можно просто. Дескать, народ-у нас паскудный. Чей верх, за того и народ!

Но что такое народ? Это ведь и Иисус Христос, и Иуда одновременно. Просит помиловать Вараву, — и ратует за распятие Иисуса. Любит праведников, но охотно идёт за негодяями. Что же касается того, почему воюют у немцев… Так не все же попадали в плен будучи ранеными или без сознания. Были и такие, кто просто сдавался, видя безнадежность дальнейшего сопротивления, будучи в окружении и этим, возможно, сохраняли себе жизнь. А дальше больше, коготок увяз… Были и те, которые добровольно переходили к врагу, ненавидя наш строй, ради власти или только для сохранения жизни.

Разволновавшись Жураховский стал сворачивать самокрутку. Половков пододвинул ему пачку трофейных сигарет в жёлто — зелёной упаковке. Костя отодвинул пачку рукой.

— Не курю я эту хрень! Слабоваты. Такое ощущение будто вату куришь. Я уж лучше махорку.

Ловко оторвал хвостик. Послюнявил края. Прикурил. Выпустил струю дыма.

— Но на войне меняется народ. Учится различать, кто ему друг, а кто враг. Учится быть терпимее к тем, кто случайно оступился.

Половков хмыкнул.

— Ну да! Ну да! Я ведь тоже никогда не думал, что буду есть из одного котелка с ворами и убийцами.

— А ты не боишься, что они выстрелят тебе в спину?

— Боюсь! Но стрельнут они меня только в одном случае, если я стану хуже и подлее чем они. Понял меня?

Наступил декабрь. Остатки штрафной роты вновь отвели в тыл. Расположили в лесочке, в палатках. По ночам было особенно холодно.

— Эх вы, сидельцы горемыки! — Проворчал штрафник из недавнего поколения. — В Сибири вы не жили, на не снегу не спали. Привыкли, что начальство о вас думает. Одни слова, мы — каторжа-аааане!

Перед сном постелил лапник, сверху расстелил плащ-палатку.

Скомандовал, — лягайте, хлопцы! Да потеснее друг к другу. Кусучих нету!

Сверху накрыл еще одной плащ-палаткой.

— Всё, теперь никаких простужений и даже без соплей. Будете спать, как у тёщи на перинах. Радуйтесь, что не в окопах спите.

Но тёплое бельё у старшины всё же затребовали. А как же иначе? Положено, значит отдай! Тот расстарался, повёз интендантам трофеи.

На армейском складе старшину встретили так, словно он приехал с с приказом от командующего армией.

В этот же день привёз теплое белье. Кальсоны и нательные рубашки тут же обменяли на самогон.

Каждому досталось по алюминиевой кружке. Полную жестяную канистру занесли в офицерский блиндаж.

Освобождали трёх легкораненых штрафников, как проливших кровь и искупивших вину.

Среди них, Паша Одессит.

Во время боя он уничтожил пулемётный расчёт. Ротный послал представление на орден Красной звезды.

Пашка присел на корточки собирая свое нехитрое барахлишко в вещмешок.

— Ну вот, кажись и всё. — Захлестнул петлю на горловине вещмешка, кинул свой тощий сидорок за спину.

Сказал:

— Прощевайте мужики. Вряд ли уже свидимся. Хотя…

Подошёл взводный, прощаясь, обнял, прижал к себе на секунду и отошел. Подтянулись остальные штрафники, им никто не мешал.

И тот, на котором уже не было вины, пошёл широким уверенным шагом честного человека. Ушёл, не оглядываясь на провожавших его с понурыми лицами штрафников. У оставшихся глаза как у брошенных детей.

На сердце — тоска. Совсем не такая, когда друзей хоронил. Черная, нехорошая.

Душу царапает мохнатый зверёк зависти. Усилием воли Лученков задавил в себе эту зверушку, свернул ей шею. Стал думать о том, что это ещё не всё, война не кончилась и Пашка идёт не к тёще на блины, а в обыкновенную стрелковую роту, где гибнут не меньше. Кажется зависть ушла…

Но радость не приходила: чужое, оно чужое и есть…

За неделю до нового, 1944 года, когда в морозном воздухе стояла тишина, и воздух был такой ароматный, пахнущий снегом, какой бывает только на Рождество, ночью пришло пополнение — озябшие парни с хмурыми лицами. Ушанки натянуты на самые брови, у всех опущены уши. Топтались у землянки старшины, получали обмундирование — валенки, тулупы, меховые рукавицы.

Задавали вопросы:

— Что за командировка?

— Тут все командировки одинаковые. Передок!

— А бабы здесь есть?

У старшины очень серьёзное лицо. Даже не похоже, что шутит.

— А как же! Есть одна. Машкой зовут. Да вон она бежит. Наверное вас увидела. Познакомиться хочет.

Вновь прибывшие переглядываются. В это время скрипя полозьями подъезжают сани. В них впряжена ротная мохноногая кобылка — Машка.

Вновь прибывшие штрафники переглядываются.

— А хлеба по скольку дают?

— По восемьсот!

— И приварок?

— И приварок.

— А наркомовские?

— Тоже!

— Ну мля! Слава богу… Попали на курорт!

И молодые, хмурые лица разглаживаются, довольно улыбаются. Потом их выстраивают, выкрикивают фамилии и уводят на передовую.

Ночью снова бой.

Во время ночной атаки был тяжело ранен капитан Половков.

Его зацепило уже у самых немецких окопов. Атака захлебнулась, и штрафники откатились назад. Уже в своих окопах выяснилось, что командир роты остался на нейтралке. Сразу же группа бойцов вместе с лейтенантом Степанцовым поползли вытаскивать ротного. Зоя материлась и рвалась вместе с ними. Старший лейтенант Васильев приказал запереть её в землянке. Она продолжала рыдать и царапала бойцов, пытаясь вырваться и уйти вместе с группой. Назад никто не вернулся. Немцы обстреливали позиции штрафников из миномётов и прошивали их очередями из пулемётов.

С нейтральной полосы раздавались громкие крики и стоны раненых. В блиндаже из трубки полевого телефона рвался мат комдив. Он не соблюдал никаких позывных, не соблюдал никакой маскировки. Он просто орал:

— Найдите мне, Половкова! Живого или мёртвого, блять! У меня всё! Вперёд на хрен!

Капитана Половкова и тех, кто ещё был жив пытались вытащить всю ночь. На помощь отправили ещё одну группу добровольцев.

Назад приползли всего лишь двое легкораненых.

На следующее утро рота снова пошла в атаку. Его поддерживала артиллерия и минометы. Зоя вырвалась из землянки и побежала догонять роту. В руках у неё была только сумка с медикаментами.

Немцы открыли огонь. Бой шёл весь день. Когда стемнело, остатки роты снова вернулись в свои окопы. Капитана Половкова не нашли. Вдобавок потеряли Зою.